"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

Я ничего не осознавал до того дня, пока жутко с ней не сцепился; вы же
ощущали это инстинктивно и знали, куда нанести удар, когда настала удобная
минута. Через немалое время после того, как мы все так или иначе вернулись в
Лондон навстречу новому веку. Я начал писать портреты и отчаянно искать
известности - любой известности, - лишь бы про меня узнали. Любая выставка,
которая могла принять мои картины, получала их в изобилии. Любое упоминание
в прессе читалось, перечитывалось, хранилось, как сокровище. Я посылал
картину за картиной в Королевскую академию, и подавляющее большинство их
отвергалось. Со всей моей неотесанностью я культивировал тех, кто мог
оказаться мне как-то полезен. Я уже почти отчаялся. Это был мой последний
бросок. До того момента мне удавалось убедить себя, что я все еще молод, все
еще учусь. Теперь мне было за тридцать, я знал, что лучше я уже не стану, и
не был уверен, не ожидает ли меня участь Андерсона. Мне требовалась вся
помощь, которую я мог получить, о которой, подавив гордость, мог попросить.
Тем более что вы меня поощряли и говорили мне, что это единственный способ
преуспеть.
Эвелин обходилась без всего этого. Когда она наконец вернулась в тысяча
девятьсот втором году, она никого об этом не известила, поселилась в Клэпеме
и практически нигде не показывалась. Собственно, о ее возвращении я узнал
почти год спустя. И почувствовал себя прямо-таки оскорбленным и решил, что
она презрительно пренебрегает мелкими унизительными ухищрениями, на которые
пускался я, только потому, что ей это по карману. Отец ее, помнится, был
адвокатом, и я воображал, что он ее содержит. Дочь-художница, очаровательно!
Она ни разу не упомянула, что неодобрение родителей было настолько велико,
что они не дали ей ни единого пенни, даже видеть ее отказывались. В конце-то
концов, есть разница между тем, чтобы писать картины и быть художницей. Она
без секундного колебания отказалась от всего, чего хотел я: дом, деньги,
комфорт. Горячую пищу она ела только в мужских закусочных по соседству.
Разве что кто-нибудь приглашал ее пообедать. Те немногие деньги, которые у
нее были, она тратила на холсты и краски. Однако ей более или менее
удавалось сохранять пристойный вид - ведь она была благовоспитанной девочкой
и слишком гордой, чтобы выставлять свою нищету напоказ или играть в богему.
Было так, как было, и никакого выбора. Требовалось знать ее очень хорошо,
чтобы вспомнить, что эту же одежду она носила, когда только приехала в
Париж, или разглядеть изящные стежки, обновившие отпоровшуюся заплатку там
или заштопавшие дырочку здесь. Мы двигались в противоположных направлениях,
она и я.
Не понимаю, как она умудрялась. Я бы в подобных обстоятельствах исчах.
Очень мило быть повенчанным со своим искусством, но кто-то же должен это
замечать. Кто-то же должен одобрять, иди ценить, или покупать. Нет человека,
настолько сверхъестественно уверенного в себе, что ему не требуются
рукоплескания, пусть еле слышные и спорадические. Но Эвелин редко выставляла
свои картины и вряд ли продала хотя бы одну. Я много лет не видел ни единой
ее работы. Она оставалась абсолютно неизвестной, забытой большинством из
тех, кого знала в Париже, и никем всерьез не воспринимаемой. Мало кто вообще
знал, что она занимается живописью. Однако ничто из этого, казалось, не
производило на нее никакого впечатления. Более того - словно бы подбодряло:
примерно тогда я увидел огонь в ее глазах, уверенность в себе, которая почти
могла сойти за счастье. Ничего подобного я в Париже не замечал.
Она не поощряла визитов, и обычно мы встречались в кафе, а изредка у