"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

неудачи частичные, ведь если кто-то малюет достаточно много, нельзя быть
уверенным в исключительной убогости". Как видите, я могу припомнить каждое
слово.
А затем - изничтожение картин, такое же исчерпывающее, как то, которое
вы учинили над беднягой Андерсоном. С той только разницей, что вы приложили
чересчур много усилий, вы переусердствовали, вы пыжились эффектности ради.
Ни единая метафора не осталась неудвоенной, ни единая фраза не была сказана
просто. Когда вы рвали в клочья Андерсона, ваша речь была сухой, а тут она
стала многокрасочной. С ним вы были прямолинейны и говорили ничем не
приукрашенными словами. А с Эвелин ни единый литературный прием - а вы
мастер их всех - не остался без употребления. Но она была пустопорожней -
ваша брань. Ваши заключения не подкреплялись никакими обоснованиями. Вы не
доказали ее бездарности, а просто твердили о ней.
Впервые за все годы моего с вами знакомства вы солгали. Вы преступили
невидимую, но решающую черту. У меня давно шевелились сомнения в важности,
которую вы себе придавали, но прежде назвать вас иначе, чем честным
человеком, я не мог бы. Эта статья ввела меня во тьму клеветы и обмана.
Последние нити лояльности порвались окончательно и необратимо. Вы утратили
свою защитную броню, единственную гарантию против мести - то единственное,
что всегда вынуждало меня прощать вас.
Потому что ее картины были хороши. И вы знали, что они хороши, с первой
же вашей с ней встречи. Вы пустили в ход всю вашу силу ради бесчестной цели,
ради того, чтобы оберечь и продвинуть вас одного и только вас. Вы поставили
себя вне закона, не признавая для своей власти никаких ограничений. Вы
согрешили против того самого искусства, во имя защиты и укрепления которого
вообще существовали. А вы знаете, как я смотрю на грех. И на воздаяние,
разумеется. Позвольте налить вам еще стаканчик. Я вижу, что краска
возвращается на ваши щеки, как и следует.
И ведь даже вовсе не из-за ее картин, верно? И даже не из-за желания
обеспечить полное отсутствие соперничества французам, которых выставили вы.
И даже не из-за пренебрежительного отношения к вам. Если бы не подвернулся
случай написать отзыв о ее выставке, вы подыскали бы что-нибудь другое.
Любую возможность унизить, смешать с грязью, и чем публичнее, тем лучше.
Потому что вы были перепуганы, в панике. Вы думали, что одержанная вами
триумфальная победа может быть вырвана из вашей хватки, что ваша репутация
может погибнуть.
Объяснить вам, почему я так уверен? Да потому, что вы сейчас здесь.
Потому, что я написал Данкену письмо с вот этой фразой в нем: "Его
неудовольствие утопило очень многих людей". И вы приехали, хотя почти четыре
года и не вспоминали о моем существовании.
Должен признаться, я был поставлен в тупик. Провозглашать этику богемы
в литературном журнале - это одно, приобщиться к ней самому - совсем другое.
Я всегда считал, что ваша аморальность - бумажного сорта и предназначена
щекотать салоны, причем не настолько, чтобы это повлияло на ваш статус. Но
ведь очень многие люди выходили из скандалов куда более хлестких с
репутацией, упроченной еще надежнее. Или суть сводилась к Эстетике? Быть
может, суть заключалась в том, что вы были бы и не прочь, чтобы мир узнал,
как вы случайно зачали маленькую репродукцию себя самого, но вас остановила
мысль о том, кто была мать? Содрогнулись ли вы, вообразив, какое поднимется
хихиканье, если станет известно, что у вас была грязненькая комичная