"Йен Пирс. Портрет" - читать интересную книгу автора

напечатаны типографским шрифтом на газетной странице. Сокрушающая
убежденность, что читаемое тобой - высшая инстанция, которая гасит твою веру
в себя, и что автор видит тебя насквозь и показал, какое ты в
действительности ничтожество. И пытка длится и длится. Быстро и легко от них
не избавиться, как бы вы ни были сильны. Они грызут и точат вас, эти слова,
приводят на грань безумия, потому что вам не удается стереть их в памяти.
Куда бы вы ни пошли, вы слышите, как они отдаются в вашем сознании. Только
самые эгоистичные, самые циничные способны противостоять их силе. Вот вы,
без сомнения, смогли бы. А я не смог бы, вот почему я так долго пресмыкался
перед людьми вроде вас и уехал сюда, когда решил покончить с этим.
А, друг мой! Вот еще одно - еще и еще одно - переживание, которого вы
не изведали в вашей жизни, - осознания, что кто-то хочет причинить вам зло и
успешно осуществляет это, не встретив ни малейшего сопротивления. Огромная
прореха в вашем существовании.
То есть я отдавал себе отчет, что она вполне может быть расстроена, но
я полагал, что бешенство послужит ей опорой, особенно если она определит,
кто автор. Она, как вы всегда догадывались, была очень высокого мнения о
себе. Странно, как величайшая надменность может скрываться в самых робких
существах. Кроме того, вы ей не нравились, хотя вежливость мешала ей сказать
это вслух. Ее мнение пряталось в тени, которая однажды скользнула в ее
взгляде при упоминании вашего имени.
Мне потребовался примерно час, чтобы добраться до Клэпема, насколько
помню, и еще я помню, как все больше нарастала моя злость, пока я шел,
потому что моросил знобкий дождь. Злость на вас за то, что вы сделали,
злость на вероятные страдания Эвелин и злость на самого себя, на то, что я
не могу броситься поддержать горячо любимую коллегу и друга, не думая о
самом себе. Я не только рисовал в воображении, как предложу помощь и
утешение, но и испытывал злость из-за моего испорченного рабочего дня. Какое
бездушие, верно? Правда, самое главное, и я не могу претендовать на
благородство, которого не ощущал. Я был поглощен полотном, которое старался
закончить для Новоанглийской выставки, моим портретом этой Вулф, которым
гордился. Настоящий, отлично воплотивший присущую ей странную смесь
неудовлетворенности и самодовольства, и она уже дала ясно понять, что он ей
не нравится. Разумеется, она ничего не сказала - это подпортило бы ее
внутреннюю похвальбу, что она выше подобной тщеславной суетности, однако я
забрался под ее броню и немножечко терзал, показывая ей то, чего она никогда
не увидела бы в зеркале.
Однако это все еще не воплотилось как надо, и я мучился всю неделю и
чуть было не отложил Эвелин на день, чтобы еще помучиться. В конце концов
мое понятие о рыцарственности взяло верх, и на Вестминстерском мосту я не
повернул назад и не поспешил к моему мольберту. Этот портрет я, собственно
говоря, так и не закончил, и он был среди тех полотен, которые я выбросил
перед отъездом. Но мои мысли оставались в мастерской вместе с моими кистями,
и все время, пока я шагал в Клэпем, я думал о портрете, думал о нем, когда
звонил в дверь и обменивался приветствиями с квартирной хозяйкой, и все еще
думал о нем, пока поднимался на цыпочках по лестнице и открывал дверь.
И все еще думал о нем, пока стоял в дверях и смотрел на труп Эвелин,
свисающий с большого чугунного крюка в центре комнаты. Я испытывал злость,
только позже я попытался вызвать ощущение душевной муки, но оно ничуть не
затушевало злости. Женщина, та, кого я любил, была мертва, а я был зол, что