"Юхан Пээгель. Я погиб в первое военное лето" - читать интересную книгу автора

сказал - разумеется, через переводчика, - что Красная Армия - это
рабоче-крестьянская армия с сознательной дисциплиной. Она заложена в
основе отношений между командирами и бойцами. Отныне командиры не имеют
права бить рядовых.
Мы слушали это с большим смущением, потому что мы никогда не слышали и
не видели, чтобы офицер поднял руку на солдата. Очевидно, комиссар
располагал фактами из царской армии, в которой, как рассказывали наши
отцы, действительно офицеры раздавали солдатам оплеухи. Еще того больше
была наша растерянность, когда мы услышали, что в Эстонии сразу же
приступят к ликвидации неграмотности.
Однако более серьезная неприятность произошла минувшей зимой.
Мы привыкли в своей части к рациону, согласно которому утром полагался
суррогатный кофе, разумеется, хлеб и масло, и что-нибудь поплотнее. По
понедельникам, например, давали селедку и холодный картофель, по вторникам
- свиной студень, по средам - кусок колбасы, затем - ломтик жареного
бекона и так далее. Это меню повторялось из недели в неделю. Его
придерживались и тогда, когда нас перевели уже в Красную Армию. Но зимой
все вдруг изменилось, притом разом, без всякого разъяснения. Однажды утром
(и это был к тому же первый день рождества, которое за все время нашей
военной службы впервые не считалось праздником!) в столовой ребят ожидала
бурда из горохового концентрата и сухари. Повар объяснил, что в
соответствии с порядком в Красной Армии сегодня так называемый сухой день,
и в дальнейшем вообще по утрам будет суп. Поднялся смутный гул, люди
поболтали ложками в тарелках и потребовали кофе. Первая батарея, первой
явившаяся в столовую, отказалась от приема пищи. Дежурный ефрейтор Пууст
скомандовал:
- Встать! Надеть головные уборы! Выходи строиться!
Батарея в полном составе направилась к полковой лавке, где были куплены
колбаса, батоны и молоко.
Об этом сразу же узнал Добровольский и бегом прибежал в столовую.
Говорили даже, что с расстегнутой кобурой. Остальным подразделениям в
присутствии комиссара непривычный суп как-то все же полез в горло.
Через несколько дней ефрейтора Пууста вывели ночью из казармы. Его
личный шкафчик опечатали. Две недели спустя нам огласили приговор
трибунала: парень понес очень суровое наказание за антисоветскую
деятельность и открытое сопротивление... Это уже было дело нешуточное.
Такой жестокости мы никак не могли понять. Ну хоть сказал бы этот самый
комиссар заранее несколько слов: мол, ребята, теперь нужно привыкать к
другой еде. Господи, да ведь во всей Эстонии никто по утрам супа не ест,
откуда нам было знать, что в Красной Армии кормят именно так и что кофе
совсем не дают.
Многих из нас вызывали в связи с супной "историей", все мы, как умели,
говорили в пользу Пууста, но это не помогло. Только политрук Шаныгин
поверил нам, он ходил по этому поводу к комиссару, но вернулся от него
сникший. Очевидно, против Пууста были еще какие-то другие обстоятельства,
о которых мы не знали. Пошли настойчивые слухи, что на него кто-то донес.
Мы начали осторожнее высказывать наши суждения, а Шаныгина больше уважать.
Он вообще был человеком более широких взглядов и более восприимчивый. С
самого начала Шаныгин смекнул, что многие вещи, которые всем в Союзе были
известны, нам казались непонятными, и он старался их разъяснить. Он упорно