"Юхан Пээгель. Я погиб в первое военное лето" - читать интересную книгу автора

поворотом дороги и излучиной реки не исчезла деревня.
- Как же ее зовут? - полюбопытствовал Сярель.
- Масенька или Маса, - ответил Рууди с сильным эстонским акцентом.
Последовал целый ряд весьма нескромных вопросов, но Рудди шел будто во
сне: все зубоскальство отскакивало от него, как от брони.
- Бросьте, ребята, не было у нас ничего. Муж на войне, двое малышей,
больной отец кряхтит на печке... Эх, дьявол, вот это женщина, впервые в
жизни такую вижу. Шапку долой перед ней!
- Может, сперва штаны? - позлорадствовал обычно миролюбивый Касук.
- Заткнись, не то получишь! - в голосе Рууди прозвучала нешуточная
угроза.
Шагая по колее проселка, тихо и серьезно рассказывал Рууди свою историю
с Машенькой.
Действительно, Рууди заприметил в деревне эту милую женщину и на своем
ломаном русском языке и в обычной веселой манере сделал неуклюжую попытку
подкатиться к ней. И, к великому его смущению, молодая женщина сразу
пригласила его в избу. В воображении Рууди уже забрезжила первая легкая
победа над русской красавицей. Однако его, как дорогого гостя, усадили за
стол, предложили топленого молока и вареной картошки с соленой плотвой.
Другой еды в доме, видимо, не было. За столом сидели и дети Машеньки -
мальчик (он-то, вероятно, и был рыбак) и девочка, оба еще дошкольники, во
все глаза с невероятным уважением смотрели они на настоящего солдата и его
карабин. На печке тяжело дышал больной астмой старик. Машин отец.
Они проговорили всю короткую летнюю ночь.
Неделю назад Маша проводила на войну мужа, колхозного бригадира. С
красными заплаканными глазами она тихо корила Рууди за то, что мы идем на
восток. Неужто это правда, что немец через несколько дней придет сюда? Что
же будет?
И правда, что же будет? - задумался Рууди. Красивая молодая женщина, а
в деревне пруд пруди заносчивых победителей, на которых нет ни закона, ни
суда. Не может быть, чтобы они Машу не тронули. От возмущения у Рууди
кровь прилила к щекам. Впервые он странным образом почувствовал свою
личную ответственность за эту женщину, которая спросила его, что будет,
если он, сильный воин, все время идет на восток.
А дети? Больной старик? Наверняка за немцами по пятам в деревню, придет
голод. Сама-то еще прожила бы, а дети и старик?
Черной бедой и слезами была полна изба Кузнецовых. Да и не только их
изба. Вся деревня. И не только эта деревня, вся Россия. Да-да, и не только
Россия, но и оставшаяся далеко позади крошечная Эстония. Остро отзывалось
доброе сердце Рууди на великое горе, которому он ничем не мог помочь. Маша
твердо верила, что немца рано или поздно - но разобьют. Только ведь и это
еще не конец, потому что слезы люди будут проливать еще долгие годы,
оплакивать погибших. Непоправима и огромна беда, которая называется
войной.
- Чертов Гитлер, - искренне выругался Рууди, может быть, в первый раз с
такой, идущей из самой глубины души, злостью, именно здесь, в русской избе
с бревенчатыми стенами.
И тут Маша поразила Рууди еще одной, совершенно для него неожиданной
новостью.
Женщина как-то таинственно намекнула, что они все будут воевать.