"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

Паша находит из этого тупика оригинальный многоступенчатый выход: во-первых,
изобретение совершается во сне героя рассказа, почти совпадающего с автором,
во-вторых, это происходит во вполне определенном сне. Он приснился потому,
что герой-автор бессознательно хотел заработать много денег, продав свой
сновидческий сценарий Голливуду, "...мною руководило смутное чувство, что
этот несуществующий фильм и эта запись когда-нибудь принесут мне деньги. Это
беспочвенное предчувствие возникло у меня уже во время "просмотра", и оно до
сих пор меня не покинуло". А так как Голливуду можно продать нечто
"массово-развлекательное", сон вполне естественно совершает непредставимое -
интенсифицирует наслаждение, купируя боль. По сути дела, "предателем Ада"
оказывается не герой сна, а сам сон, взыскующий голливудского Рая. Хорошо
было бы увидеть еще один, симметричный данному, сон, в котором наслаждению
без боли соответствовала бы боль без наслаждения, изобретенная каким-нибудь
угрюмым диктатором в лесах Камбоджи или Туруханского края. Наградой за такой
сон могло бы быть резкое обнищание сновидца.
Если внимательно следить за хронологическим порядком текстов, можно
заметить, что для того, чтобы поддержать акции возможных миров на достаточно
высоком уровне, автору все чаще приходится: а) заставлять своих героев
прибегать к галлюциногенным препаратам и б) под видом комментария создавать
настоящие философские диссертации. Здесь он хорошо вписывается в новейшие
тенденции интеллектуальной русской прозы, которая растворяет уже
растворенный политиками принцип реальности в Реальном (фактически понимаемом
как желание Другого). Специфическая "кислотность" становится условием
письма, стремящегося за пределы социальности, на которую, впрочем, и без
того нельзя опереться, настолько рыхлой является ее ткань.- Другими словами,
препарат довершает дереализацию мира, который и сам несет на себе черты
откровенной бредовости, развиваясь по сценарию компенсированного психоза'.
Убегая от мира, бессильно претендующего воплощать в себе принцип реальности,
герой на самом деле лишь перебегает из одного бреда в другой, скорее всего
даже менее тяжелый. Эта стратегия по-разному преломляется в
"Dostoevsky-trip" В. Сорокина, "Чапаеве и Пустоте" В.Пелевина и "Бинокле и
Монокле" Пепперштейна (написанном при участии С.Ануфриева). Герой этого
текста, фон Кранах, которому пастельные тона Ренуара милее темных фонов его
однофамильца Кранаха и которому СС поручает борьбу с партизанами, пытается
узнать истину о партизанском отряде некого Яснова (Паша расшифровывает эту
фамилию как "Я-снов", но стоит подумать и над такими вариантами: "Я-снова" -
постоянное возвращение "я" после кислотного растворения - и "Я-с-новым" -
возвращение этого "я" всегда новым, но при этом сохраняющим иллюзию
собственной идентичности). Пленный врач отряда Яснова, Коконов (аллюзия
более чем понятная), соглашается "рассказать все" при одном условии: если он
вколет себе и Кранаху некий препарат, кажется, первитин. Немецкий романтик
идет на это и под действием препарата узнает многое об отряде и его
командире, но "истина" оказывается настолько яркой, что он не может ее
записать. Более того, сам критерий отделения фикции от не-фикции пропадает.
"Я" Кранаха оказывается "я-снов", которое под видом партизанского командира
искало самого себя. Проблема "я-снов" в том, что оно не может стать
"я-снова": входя в сны, оно утрачивает и одновременно обретает себя.
Исчезает Кранах, носивший монокль, любивший картины Ренуара, липовый отвар и
"Войну и мир", и явственно проступает черный фон Кранаха, графическая
изнанка его пристрастий. В сны фон Кранаха вселяется некое существо (из