"Павел Пепперштейн. Диета старика " - читать интересную книгу автора

дилеммы, сформулированной английской аристократкой, как это делали до него
Кабаков, Пивоваров, Монастырский и другие художники-литераторы. Линия
дискурса составляет часть его рисования, а рисование, в свою очередь,
вызывает к жизни все новые и новые дискурсивные формации. При всей
интенсивности взаимодействия эти две практики не пересекаются ни в одной
точке, хотя иногда, особенно в инсталляциях, кажется, что они соприкасаются
краями. В результате этой несводимой двойственности ограничиваются как
идеосинкратичность рисования, так и безмерность притязаний слова,
характерная для всего русскоязычного региона (как в досоветское, так и в
советское время). Другое следствие этой двойной игры - принципиальная
неполнота каждой из задействованных практик, которую автор не только не
стремится скрыть, но и всячески подчеркивает, выдвигает на первый план. Им
отрицается сама возможность органического письма, неизбежными стигматами
которого являются психологизм и эдипизация. Детская литература прежде всего
интересует Пепперштейна в кэрролловском смысле: как литература нонсенса.
Вместо проникновения в жизнь эта литература, прикрываясь дидактическим
алиби, с неменьшим упорством проникает в смерть. В отличие от ценимого
большинством психологизма, нонсенс, сообщником которого является автор
"Диеты старика", при виде жизни постоянно закрывает глаза, стремясь
превратить ее в игру световых пятен за веками. Не случайно у Пруста за
радужной игрой переходящих друг в друга ассоциаций он обнаруживает два
физиологических акта: испражнение и онанизм. С метафорой Паша борется
потому, что все, включая дефекацию и мастурбацию, является метафоричным
изначально, до всякой профессиональной "накрутки". Люди видят сны уже внутри
сна. Поэтому записанный сон неизбежно фальсифицирует сон увиденный. Иногда
между ними возникают странные несостыковки.
В "Толковании сновидений" Фрейд приводит ясный, по его мнению, сон. Это
не собственный сон его пациентки, а рассказанный ей кем-то, т.е. вдвойне
беллетризованный сон (она "слыхала его на одной из лекций о сновидении";
"его истинный источник остался мне не известен"). Отец умершего ребенка,
смертельно устав, лег спать в соседней комнате, но оставил дверь открытой,
чтобы из спальни видеть тело покойника, окруженное зажженными свечами. Около
тела сидел старик и бормотал молитвы. "После нескольких часов сна отцу
приснилось, что ребенок подходит к его постели, берет его за руку и с
упреком ему говорит: Отец, разве ты не видишь, что я горю? Отец просыпается,
замечает яркий свет в соседней комнате, спешит туда и видит, что старик
уснул, а одежда и одна рука тела покойника успели уже обгореть от упавшей на
него зажженной свечи". Анонимный лектор дал этому сну очень простое
истолкование: на лицо спящего отца из соседней комнаты падал яркий свет, и
он вызвал у него мысль, какая возникла бы у него и в бодрственном
состоянии - в комнате упала свеча и вспыхнул пожар. Возможно, он уже перед
сном подозревал, что старик "не может добросовестно выполнить свою миссию".
Для Фрейда это истолкование, конечно, слишком просто и рационалистично. Он
опровергает его своим обычным, "мягким"(ведь он - ученый, врач) способом, а
именно дополняя его, снабжая разъяснениями и комментариями ("Мы тоже ничего
не можем изменить в этом толковании, - разве только добавим..."). Следуют
добавления: содержание этого сновидения "сложно детерминировано", т.е.
далеко от простой физиологической реакции на свет в соседней комнате. Тут
явно замешан порядок речи и бессознательное: ребенок говорит не случайные
слова, а такие, которые были "действительно сказаны им при жизни и связанные