"Павел Пепперштейн. Бублик" - читать интересную книгу автора

которых я уважал. Ваш друг Стекло говорил вам о князе, который описал своего
сына, сидящего в механической табакерке. Я специалист по этой части. Скорее
всего, Стекло имел в виду князя Одоевского, который написал известную сказку
"Городок в табакерке". В этой сказке сын князя во сне попадает внутрь
музыкального механизма, в мир понукания, где все страдают, но никто не
испытывает боли. Попытка революционного вмешательства в мрачную жизнь этого
"общества" приводит к поломке и к пробуждению. "Проснуться" и "сломаться" в
данном случае одно и то же. Знаете, как говорят в тюрьме - "сломался на
допросе". Вот так и вы в свое время - "проснулись на допросе".
Я решил, что мне следует избрать для изучения творчество
одного-единственного писателя. Я выработал критерии для выбора: этот
писатель не должен быть умершим, он не должен быть слишком известным, он
должен быть членом Союза писателей и регулярно публиковаться (чтобы я мог
следить за его сочинениями), он не должен быть слишком официальным, не
должен быть фигурой одиозной, в его текстах должно присутствовать нечто
очевидно невидимое, непрочитываемое, некое слепое пятно, нечто засвеченное.
Я хотел заглянуть в такую боковую щель, куда только что нырнул некто
защищенный со всех сторон, некто, "чьи следы не оставляют следов". Я долго
выбирал среди множества кандидатур. Оказалось, немало интересных литераторов
вполне соответствует перечисленным требованиям. Выбор был трудным. Наконец,
я остановился на одном писателе по имени Георгий Балл. Лично я его не знал.
Видел один раз мельком, но не стал знакомиться, чтобы сохранить
теоретическую дистанцию. Он писал и для взрослых и для детей. Из его
"взрослых" вещей мне попался на глаза только сборник рассказов "Трубящий в
тишине" и фрагмент неоконченного романа "Болевые точки". Больше меня
заинтересовали тексты для детей: "Торопын-Карапын", "Речка Усюська",
"Зобинька и серебряный колокольчик". Все они отмечены присутствием приторной
"сладости" и одновременно "жути", причем эти сладость и жуть нигде не
сходятся между собой, нигде не образуют привычную "сладкую жуть". Они
существуют параллельно, и если что-то и удерживает их вместе, то это только
меланхолия. В "Речке Усюське" есть такой эпизод: один очень старый жучок
каждый день отправляется раздобыть себе еды. Ему это трудно дается.
Возвращается измученный, еле-еле переставляя лапки. Какое-то другое
насекомое детского возраста каждый день преграждает ему дорогу к дому,
загромождая тропинку кучкой из пыли. Старое каждый раз кротко перебирается
через препятствие. На следующий день сил меньше, а микроскопический
проказник строит кучку повыше. В один прекрасный день старое не
возвращается. Тут только детское понимает, что оно потеряло единственное
дорогое на свете. Повесть заканчивается портретом рыдающей точки - образ
щемящий и мрачный. В повести "Торопын-Карапын" описывается детский дом
военного времени. Там действует "синий огонек", который проводит детдомовцев
сквозь внутренние пространства печки-буржуйки в мир нечетких потусторонних
существ, словно бы слепленных из сырого пуха. Я написал о текстах Балла
статью "Скакать не по лжи" для журнала "Детская литература". Ее не
опубликовали, потому что название случайно совпало с каким-то из названий у
Солженицына. Меня это уже мало волновало. Я засел за большую теоретическую
работу "Детям о смерти", в которой собирался суммировать свой опыт
литературоведа и психолога. Жил я тогда в Переделкино, в Доме писателей.
Стал захаживать на горку, в церковь. Тогда же заинтересовался православной
догматикой. Оставив "Детям о смерти" без завершения, я вскоре предпринял