"Павел Пепперштейн. Бублик" - читать интересную книгу автора

такое трон под задницей. В детстве я объезжал свирепых лошадок, неужели трон
брыкается сильнее? - вот что хотелось мне выяснить. А вот Стекло (такое было
у моего приятеля прозвище) непонятно чего хотел. Вначале я думал, что он -
королевский бастард, но потом понял, что это исключено. От моего любопытства
он отделывался мутными фразами, типа: "Дерево, стекло и уголь никогда не
будут жить дружно".
Не знаю, сработала ли хваленая "пружинка". Возможно, это был просто
бред Стекла. Все это неважно. Главное, что я жив, а это значит, что
"продолжение следует".
Тьма на горном плато стала несколько менее плотной. Видимо, приближался
рассвет. Ночное небо рассекла пополам серая вертикальная линия. Справа и
слева от нее обозначились неподвижные облака, похожие по форме на цветы.
- Я слушал вас и удивлялся, - вымолвил наконец второй собеседник
("фигура No 2"). - Жизнь ваша мне не понравилась. Совершили много скверных,
бессмысленных и жестоких поступков, а сожаления никакого.
Моя история проще. Родился в деревне. Помогал родителям в поле. Дед
обучил грамоте. Как и вы, много читал. Сам рано стал писать. Написал два
сборника стихов: "Цветы и письма" и "Белое". Кое-что из этих ранних стихов
напечатали в "Сельской жизни". Но эти стихи были написаны под влиянием
изящных поэтов. Как все молодые люди, я поддавался колдовскому воздействию
тех прелестей, которые заключены в поэтических образах и необычных
словосочетаниях. Однако юношеские любовные неудачи и горькая водка отрезвили
меня. Я вдруг не просто понял, но ощутил, что все - реально, и эта
реальность ничем не оправдана, ничем не может быть объяснена. Только онанизм
и сон смягчали реальность реального, как бы "намыливая" все существующее.
Других способов я тогда не знал. Как-то раз, в алкогольном делирии, я
написал несколько стихотворений - ничтожных и скомканных, - которые, хотя бы
в какой-то степени, запечатлели бессилие всего, приоткрывшееся передо мной.
Вот одно из них:

Приезжали поезда на станцию.
Там встречали ласково
Пассажиров всех.
Целовали их в билетики,
А потом компостером
Хлоп-хлоп.
Москва!

Не думайте, что я был графоманом, скорее это было нечто вроде отчаяния.
Я приехал в Москву, поступил на филологический факультет. Конечно, я,
деревенский замкнутый парень, чувствовал себя словно оледеневшим в
колоссальном городе. Я был убежденным сторонником онанизма. Как говорят
блатные, "жил с Дунькой Кулаковой". Я чувствовал, что не могу быть
писателем. Однако надо ведь было на что-то существовать. Решил стать
литературоведом. Я написал статью "У лукоморья дуб зеленый..." о сказках
Пушкина. Ее напечатали в журнале "Детская литература". Статья всем
понравилась. Потом я написал большую работу под названием "Окна роста и
коридоры уменьшения", посвященную проблемам психологии чтения у детей в
возрасте от 7 до 11 лет. Эту работу напечатали (хотя и не полностью) в одном
специальном сборнике. Она вызвала одобрительные отклики нескольких людей,