"Леонид Переверзев. Гряди, Воскресенье: христианские мотивы в джазе Дюка Эллингтона." - читать интересную книгу автора

Видишь, вот машинист
Велит кочегару
Позвонить в колокол
Черной рукой...
Иисус сказал человеку:
В моих руках
Твоя жизнь.
Кочегар сказал машинисту:
Звони в черный колокол...
Эй, машинист!
В моих руках
Твоя жизнь
Скажи отцу своему
Что я долго странствовал
Долго ездил.
Эй, кочегар!
Вот твоя колесница!

Промежуточное резюме

Пора подвести кое-какие итоги. Северная ветвь афро-американской музыки,
питавшая (параллельно с чисто белыми влияниями) творчество Дюка Эллингтона,
возникала в процессе добровольной и спонтанно "импровизационной"
само-христианизации чернокожих рабов, нашедших в Священном Писании (долгое
время известном им исключительно в устном пересказе) не только путь
духовного спасения, но и архетипические образы своей земной судьбы.
Начальный заряд творческой энергии, сконцентрированный в ранних
спиричуэлс, продолжал действовать и в блюзах, которые (опять-таки на ранней
их стадии) нельзя считать чисто "светским" жанром.
Последующая секуляризация "городских" блюзов и рождение джаза (как
развития и усложнения инструментально-блюзового начала) не лишила их этого
заряда, не низвела до простого развлечения, но позволила им остаться в
буквальном смысле популярной религией негритянского народа Соединенных
Штатов.
То, что в джазе присутствуют ярко выраженные черты транса, экстаза,
религиозно-мистического переживания и ритуального отправления культа,
сомнения не оставляет. Но насколько мы вправе считать все эти самочинные
"импровизации" подлинно христианскими?
В поисках хоть каких-нибудь вспомогательных аналогий и отправных точек я
взял уже лет пятнадцать не перечитываемую мною книжечку Георгия Федотова
"Стихи духовные" с подзаголовком "русская народная вера по духовным стихам",
изданную YMCA-PRESS в 1935 году (кстати сказать, сравнения негритянских
песен с русскими делались не раз уже с конца прошлого века). Не удержусь и
процитирую оттуда несколько вводных абзацев прямо с первой строчки:
"Наше время ставит, во всей остроте, вопрос о религиозных судьбах русского
народа. Его вера переживает сейчас тяжелый кризис. Что сохранится, что
отомрет после огненного испытания революции и разлагающих влияний
рационализма? Снова и снова мы убеждаемся, как мало мы знаем наш народ, как
односторонни и поверхностны наши суждения о нем. <...> Забывают и о том, что
русская религиозность таит в себе и неправославные пласты, раскрывающиеся в