"Леонид Переверзев. What Am I Here For: для чего я здесь? Дюк Эллингтон как экзистенция джаза" - читать интересную книгу автора

Не удивительно, таким образом, что вариационная форма стала страстью
позднего Бетховена, ибо он (как Тамина и я) слишком хорошо знал, что нет
ничего более невыносимого как потерять того, кого мы любили - те шестнадцать
тактов и внутреннюю вселенную из бесконечных возможностей".
Конец цитаты из Милана Кундеры.
Сопоставьте сказанное с фактом безусловного преобладания вариационной
формы в джазе. И послушайте расширенные версии Mood Indigo, Solitude и
Sophisticated Lady, записанные Эллингтоном в 1950-м году.

Мостик между безднами

Все, предшествующее этой строчке, я закончил набирать к середине Великой
Субботы, 10 апреля 99-го. И остановился, абсолютно не представляя себе, как
закончить этот невероятно разбухший текст, который первоначально задумывался
как доклад на "теоретическом собрании" по случаю чествования памяти
Эллингтона, а вылился - прямо и не знаю во что.
Сейчас уже утро Светлого Христова Воскресенья, и надо срочно придумать
хоть какую-нибудь, по возможности краткую концовку. Вернусь в самое начало и
еще раз подчеркну: я не знаю, что слышит и что находит в джазе - а значит, и
в Эллингтоне - современная молодежь. Может быть - ничего; возможно, он ей
вообще не нужен и она его не замечает. На что, разумеется, у молодежи есть
полное и неоспоримое право.
Мне же приходится подводить итог моих попыток воздать должное Дюку, - а в
его лице и джазу - от лица симпатизирующего слушателя моего поколения. При
этом мне не избежать ссылок на взгляды и мнения тех, кто был старше нас и
чье отношение к джазу отличалось от нашего подчас радикально.
Если слушать и рассматривать джаз (в том числе Эллингтоновский) не
мудрствуя и без затей - это музыка шумная, энергичная, забавная, веселящая,
подчас хмельная, иногда сентиментальная и даже трогательная, не требующая
для восприятия никаких интеллектуальных усилий; под нее было хорошо
танцевать и соблазнять девушек, но так же и уютно сидеть с друзьями за
столиком в коктейль-холле и вести какой-нибудь не очень обязывающий, но
остроумный разговор (Дюк, кстати, вначале играл как раз такую, "разговорную
музыку", служившую, по словам Барри Уланова, не столько телесной, сколько
"ментальной афродизией").
Если расспрашивать о джазе (особенно об Эллингтоновском) тех, кто годами
(десятилетиями) собирали его пластинки (как Стэнли Дэнс или Дерек Джуэл) и
старались не пропустить ни одной премьеры его новых произведений и даже
постоянно сопровождали Дюка в его гастролях, то они могут поведать вам все
то, что я уже сообщил вам в пересказе или в прямых цитатах, и еще сверх того
еще многое, чего хватило бы на несколько томов.
Внимательный "объективный наблюдатель" с традиционно-консерваторским
образованием, проанализировавший слова первых и вторых, а так же и музыку, о
которой шла речь, сперва стал бы в тупик. Все услышанное заставило бы его
заключить, что джаз (и Эллингтон) есть нечто, сплошь сотканное из вопиющих
контрастов и не лезущих ни в какие ворота нелепостей. Приложив чуть большие
аналитические усилия, этот наблюдатель был бы вынужден заключить, что на
свете нет никакой другой музыки, которая вызывала бы такие яростные споры и
содержала бы в себе столько антитез и прямых антагонизмов, неразрешимых
противоречий, взаимоисключающих утверждений, непримиримых оппозиций,