"Николай Переяслов. За завесой 800-летней тайны (Уроки перепрочтения древнерусской литературы)" - читать интересную книгу автора

Галиния называли в селе БАЕМ, а сказки - БАЙКАМИ". Исходя из этого, в "буй
туре" справедливее видеть не "буйного" тура-воина, а уж скорее прообраз
некоего "СВАДЕБНОГО генерала", балагура-тамады, распорядителя пира. Стоит ли
пренебрегать подобными наблюдениями? Не думаю. Ведь даже и те фрагменты
поэмы, где текст не является "темным", сведетельствуют, что нападение Гзака
на вежи, якобы "захваченные" Игорем, прервало не что иное как выполнение
именно брачного договора:

...Ту ся брата разлучиста
на брезе быстри окаянной;
ту ПИРЪ докончаша храбрии русичи:
СВАТЫ ПОПОИША, а сами полегоша...

Учитывая то, что Автор поэмы "не употребил ни одного слова зря",
принять за истину тот факт, что уподобление битвы - пиру и вытекающее из
этого обращение "сваты" является чисто поэтической образностью, наверное,
будет несерьезным. Скорее всего, Автор просто констатировал факты - говорил
о действительном ПИРЕ, прерванном нападением Гзака, и назвал половцев
СВАТАМИ в их реальной, РОДСТВЕННОЙ, а вовсе не ОБРАЗНОЙ функции: ведь
Владимир Игоревич был и в самом деле ПРОСВАТАН за дочку Кончака, и в системе
той же феодальной образности, на которую ссылался Д. Лихачев, только это, а
никакая не метафоричность, давало Автору право на употребление данного
выражения!
"Тогда же на поле битвы, - дополняет этот рассказ летописная повесть, -
Кончак поручился за свата своего Игоря, ибо тот был ранен..."
Надо думать, его разговор с Гзаком был малоприятным для последнего!

Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука:
"Вступилъ-де, вою, на землю Тьмутороканю?!"
Въсплескала лебедиными крылы на синемъ море у Дону;
плещучи, упуди жирня времена...

Свадебное утро оказалось нерадостным. Вместо веселого пира Кончаку
пришлось вести переговоры с Гзаком и другими ханами, добиваясь
поручительства за жизнь русских князей и оставшихся в живых русских воинов.
Нужно было как-то успокоить плачущих девушек, за одну ночь превратившихся из
невест сразу в "соломенных вдов"...
Не случайно в этой части поэмы возникает и образ Обиды, плещущей
лебедиными крыльями. Во-первых, само понятие обиды, по наблюдениям В.
Колесова, это "плата, но уже не за смерть, а за оскорбление ЧЕСТИ во всех ее
видах", а во-вторых, оно тоже восходит к такому жанру народной поэзии как
величальные песни, которые звучат по ходу всей заключительной части
СВАДЕБНОГО обряда: т.е. на второй и на третий день свадьбы, когда из гостей
остаются совсем немногие... (По сообщениям летописи из всех русичей
("гостей") осталось в живых всего только пятнадцать человек. - Н.П.)
Сквозным образом этих песен был образ лебеди-невесты, о чем говорят и другие
свидетельства. "Так из обычной феодальной лексики, - пишет в связи с этим
образом Д. Лихачев, - рождается зрительно-эмоциональный образ, но и самый
этот образ глубоко народен: в ином значении, в ином идейном качестве, но
сходный по своему внутреннему, эмоциональному содержанию, он встречается и в