"Евгений Андреевич Пермяк. Уральские были-небыли (сборник) " - читать интересную книгу автора

постоялом дворе при большой дороге, было теснее тесного. Даже
тезоименительные особы и те в него свой черед ждали.
Это одна сторона картины. Юбочная, как бы сказать, сторона. Была и
другая. Штанная. Началась она с того, что Далмат некоего мелкого князька
таким вседержительным владыкой вычеканил, что все их сиятельства, их
светлости, превосходительства, высочества и величества едва не онемели от
зависти. И тоже захотели такой же лестной бронзовой запечатленности. И это
хотение так их одолело, что Далмата еле хватало. Подмастерьев принанял.
Бешено дело пошло. Кто на коне себя требует. Кто на троне со скипетром. Кто
в воеводском обличье. Кто в мантиях... Рвут и мечут. Друг дружку статуйно
перевозвеличивают. Один даже с архангелом за спиной потребовал себя отлить.
Далмату мало было дела, кто кем себя хочет выставить. Слава до того
его изнахратила, что все для него трын-травой было. Один раз он при
регалиях, при ленте через плечо в лаптях на императорский бал пожаловал.
Пьянее вина. Терпели и не такие выходки. В его руках их дворцовое
увековечение. Поэтому приходится не замечать скотские чудасии. Звать
вятского смерда Далматку в царские палаты.
При таких почестях начисто забыл свою Зюзельку Далмат. И Маруня теперь
не была для него никаким подареньем судьбы, а промашкой его тогдашней
серости. Так он и отписал ей, а деньги на пропитание своему стряпчему
приказал неукоснительно высылать.


* * *

К полета годам Далмат был, как небо, - весь медален и регален. И, как
полагается, свой дворец. А при дворце всякое разное население. Всех сортов
и родов. Разных годов и цветов. От рыжих до смолевых. Ему что? Высеченный
им падишах хоть табун разнокожих рабынек пригонит.
Пир горой, гора пиром. Где день, где ночь, но всегда знал, что его
славовластию не будет конца. А слава ни у кого не спрашивает, когда ей
начаться, когда кончиться.
Далматова слава ушла давным-давно-давнешенько, а его, по разбежной
привычности, все еще светилом величали. Восхваляли совсем никудышную лепню.
Вровень с бессмертными ваятелями ставили. А становление-то это ставленным
оказалось, выдуманным. Выдуманным теми, кого он так сверкательно изолгал.
Кого изукрасил до переслащенной отвратности. Кого возвеличил редкостным
чародейством своего лжительства.
А потом, когда это чародейство скудеть начало, все в преславном
Далмате препостыдного околпата увидели. Лжа тоже свою черту знает.
Переступи ее только раз, один маленький разок, и рухнет все солганное
тобой. Рухнет, как бы искусно и даровито ни притворялось оно правдой, как
бы до этого ни сияло ею в обманутых доверчивых глазах.
Оглянувшись, увидел себя Далмат с первого вырезанного им в Зюзельке
петушка до последнего тупорылого короля. Дурак дураком он в своем
малознаемом королевстве слыл, а Далмат его в мудреца переплавил.
Ахнули люди. Зашумел народ. Дворцовые льстецы-лжецы и те скрючились,
увидевши тупорылую свинью на фигурном литом троне в лучезарной личине
премудрости.
На этом-то королишке и споткнулся Далмат. Переодетым из того