"Иная" - читать интересную книгу автора (Хаббард Сьюзан)

ГЛАВА 6

Я проснулась, как будто кто-то окликнул меня по имени, открыла глаза и произнесла: «Да?»

Отец был в комнате. Было совершенно темно, но я чувствовала его присутствие. Он стоял у двери.

— Ари, — произнес он, — где ты была прошлым вечером?

Я села и включила прикроватную лампу. Птички выпорхнули из темноты.

— Что стряслось? — спросила я.

— Мне только что звонил мистер Макгаррит.

Глаза у папы были большие и темные. Он был в костюме и рубашке, и я удивилась: «Он что, всю ночь не ложился? Почему он не в пижаме?»

— Странное время для звонка.

Я не хотела больше ничего слышать. Я чувствовала, что грядут дурные вести.

— Кэтлин до сих пор не вернулась домой, — сказал он. — Ты не знаешь, где она может находиться?

И вот уже я рассказываю отцу о ролевой игре.

— Одни изображают оборотней, другие вампиров. Все расхаживают по комнате, нараспев читая заклинания, и делают вид, будто пьют друг у друга кровь.

— Какое непотребство, — сухо заметил отец.

— А вчера вечером они собирались отправиться в квесты, не знаю, что это. Встречались у Райана. Я почувствовала себя плохо после мессы, и Майкл отвез меня домой.

— После мессы?!

— Там все были. Макгарриты и даже некоторые ребята из игры. Они ходят туда каждые выходные.

— Понимаю, — произнес он тоном, подразумевавшим обратное. — Оборотни и вампиры молятся и получают отпущение грехов, прежде чем поесть.

— Это всего лишь игра, — сказала я.

Отец явно был сбит с толку.

— Ну ладно, тогда я позвоню мистеру Макгарриту и передам ему твои слова. Возможно, он захочет побеседовать с тобой сам, если Кэтлин вскоре не вернется.

— Не вернется? — переспросила я. — Который час?

— Почти четыре. Тебе нужно досыпать. Извини, что пришлось разбудить тебя.

— Вероятно, они все еще играют.

Я сказала это, пытаясь скорее убедить саму себя, нежели кого-то другого. Снаружи было темно и холодно, и если они не у Райана дома, тогда куда они могли деться?

Отец ушел, а я выключила свет. Но не заснула снова.

Утром, когда я спустилась на кухню, миссис Макгаррит там не оказалось. Я сделала себе горячий бутерброд и сидела за столом, когда из подвала пришел отец.

Он сел напротив меня и заговорил не сразу. Он смотрел, как я жую и глотаю, и я пыталась отыскать в его глазах поддержку.

Наконец он произнес.

— Ее нашли.

Позже в тот день я разговаривала с мистером Макгарритом, с полицейскими, которые пришли в дом, и после обеда — с Майклом.

Кэтлин встретилась с другими ребятами у Райана дома. Каждый отправился в квест — нечто вроде салонной игры в фанты, насколько я поняла, Кэтлин должна была принести садовое украшение, предпочтительно гномика. Крайний срок был полночь, к этому времени все, кроме нее, снова собрались у Райана в гостиной. Игра закончилась около часа ночи, и игроки решили, что Кэтлин отправилась домой пораньше. По крайней мере, так рассказал мне потом Майкл, и так они сказали полиции.

Двое полицейских, которые пришли к нам в дом, неловко сидели в гостиной. Вид у них был извиняющийся, но глаза пристально изучали меня, отца и обстановку. Я не много могла рассказать им, а они нам и того меньше.

В какой-то момент один из них резко повернулся к отцу.

— В котором часу Ариэлла вернулась домой?

— В десять пятнадцать, — ответил отец.

Я не смотрела на него, просто сидела и удивлялась: «Откуда он узнал?»

— Вы были здесь весь вечер, сэр?

— Да, — ответил отец. — Как обычно.

В ту ночь голос Майкла по телефону дрожал.

— Это мистер Митчел, папа Райана, нашел ее, — говорил он. — Она была в оранжерее. Я слышал, папа говорил маме, что она лежала там с таким покойным выражением на лице, что мистер Митчел сначала подумал, что она спит. Но когда ее сдвинули с места, — Майкл начал всхлипывать, — говорят, она вся развалилась на части.

Я едва не выронила трубку. Мне представилась эта сцена: Кэтлин лежит среди орхидей, ультрафиолетовое освещение придает всему голубовато-сиреневый оттенок. Я просто видела неестественный поворот ее головы, хотя Майкл не описывал это. А ее тело было усыпано базиликом из маленького мешочка, который она носила в качестве талисмана.

Когда Майкл снова смог говорить, он сказал:

— Мама в ауте. Боюсь, она уже не станет прежней. И всем велено не говорить Бриджит, но она понимает, что происходит что-то плохое.

— Что произошло? — пришлось мне спросить. — Кто убил ее?

— Не знаю. Никто не знает. Остальных ребят допрашивали, и они все сказали, что не видели ее после начала игры. Райан просто в истерике. — Майкл судорожно втягивал воздух между словами. — Клянусь, я найду того, кто это сделал, и убью его собственными руками!

Я долго сидела, слушая, как Майкл переходит от слез к ярости и обратно, пока мы оба не вымотались. Я знала, что ни ему, ни мне не заснуть в эту ночь, да и в следующую тоже.

Спустя несколько дней я включила компьютер и поискала в Интернете Кэтлин Макгаррит. Мне выпало более семидесяти тысяч ссылок. В последующие недели число их превысило семьсот тысяч.

В городской газете появилось несколько статей, в которых участников игры изобразили сатанистами и высказывали предположение, что смерть Кэтлин наступила в ходе отправления культового ритуала. Подробности ее гибели не приводились, упоминалось только, что тело было практически обескровлено и изувечено. В передовице содержалось предупреждение родителям держать детей подальше от ролевых игр.

Прочие средства массовой информации не торопились с выводами, излагая только факты без рассуждений о мотивах преступления.

Все они сходились в одном: личность убийцы остается неизвестной. Предполагалось, что она была убита не в оранжерее, а в саду рядом с ней, где в снегу были обнаружены пятна крови и осколки разбитого гипсового гнома. Местная полиция вызвала ФБР для продолжения расследования.

«Не заболей я в тот вечер, была бы с ней. Могла бы предотвратить ее смерть», — думала я.

Некоторые ссылки вели на сайт Myspace.com, где трое из друзей Кэтлин в своих блогах обсуждали ее гибель. Я бегло просмотрела их посты, и подробности мне не понравились. В одном из них говорилось, что тело ее было «нарезано, словно суши».

Кое-как прошла следующая неделя. Спустя несколько дней мы с папой возобновили уроки. О Кэтлин мы не говорили. Однажды вечером он сказал:

— Айлин Макгаррит не вернется. Теперь для тебя будет готовить Мэри Эллис Рут.

До этого момента я понятия не имела, как зовут миссис Макги.

— Я предпочитаю готовить сама, — сказала я.

По правде говоря, у меня начисто пропал аппетит.

— Очень хорошо, — отозвался он.

Раз или два в неделю звонил Майкл. Некоторое время мы не сможем встречаться, сказал он. Местные репортеры пасут родных и друзей Кэтлин, поэтому ему лучше сидеть дома. Тем временем полиция и ФБР хранили молчание, обронив только, что «в деле имеются фигуранты».

Макгарриты похоронили Кэтлин. Если погребальная церемония и имела место, ее провели в узком кругу. Поминальную службу справили в последнюю неделю перед Рождеством, и мы с отцом присутствовали.

Все устроили в школьном спортзале — там же, где проводился бал на Хеллоуин. Только теперь вместо черного серпантина помещение пестрело рождественскими украшениями. Наряженная елка стояла возле статуи Христа у входа, сильно пахло хвоей. Кто-то поставил на пюпитр снимок Кэтлин — студийную фотографию, сделанную, когда волосы у нее были еще длинные, — рядом с раскрытой книгой, где все, входя, расписывались. Затем мы сели на неудобные металлические складные стулья.

Священник стоял в передней части зала, рядом с белой вазой, полной белых роз, и говорил. Я едва слушала его. Глаза мои были прикованы к другим людям.

Миссис Макги похудела, стала сама на себя не похожа. Она ни с кем не разговаривала, ни к кому не прикасалась, даже рук не пожимала. Просто сидела и время от времени кивала. Она выглядит старухой, подумалось мне.

Майкл смотрел на меня через весь зал, но возможности поговорить нам не представилось. Остальные Макгарриты мне даже в глаза не глядели. Лица их осунулись, под глазами залегли тени. Даже малютка Бриджит, которой наконец сказали о смерти сестры, казалась тоньше и печальнее. Рядом с ней, положив голову на лапы, лежал Уолли.

«Языческие» друзья Кэтлин пришли в костюмах и при галстуках, вид у них был несчастный. Они бросали друг на друга подозрительные взгляды. Не могу описать напряжение, царившее в зале. От запаха роз мутило.

Люди по очереди выходили вперед и говорили о Кэтлин. В основном банальности. Как бы она смеялась, если бы слышала их! Я снова не обращала внимания. Я не собиралась говорить. Я не могла поверить, что она мертва, и не собиралась лицемерить — вот и все.

Отец сидел на соседнем со мной стуле и держался рядом, когда все потянулись к выходу. Он пожал руку мистеру Макгарриту и выразил наши соболезнования. Я не произнесла ни слова.

Майкл метнул на меня очередной взгляд, когда мы уходили, но я продолжала переставлять ноги, словно зомби.

Когда мы уже покидали школу, отец неожиданно оттеснил меня от двери к боковому выходу. Позже, когда мы уже сели в машину, я поняла почему: парадную дверь облепили фотографы и телеоператоры.

Отец завел «ягуар». Меня передернуло при виде репортеров, обступивших родных и друзей Кэтлин на выходе из школы. Пошел снег: крупные снежинки, словно кусочки марли, плыли в воздухе. Две прилипли на лобовое стекло и почти тут же растаяли, сбежав по нему ручейками. Мне хотелось сидеть неподвижно и смотреть, как падает снег, но автомобиль тронулся. Я откинулась на кожаное сиденье, и мы поехали домой.

В тот вечер мы около часа молча просидели в гостиной, притворяясь, будто читаем, затем я пошла наверх спать. Я лежала под одеялом, глядя в никуда. Вскоре, должно быть, я погрузилась в сон, потому что проснулась внезапно: мне снова послышалось, что кто-то окликнул меня по имени.

— Ари! — Тонкий, высокий голос доносился откуда-то снаружи, — Ари-и!

Я подошла к окну и отдернула тяжелые шторы. Она стояла внизу босиком на снегу, в изорванной черной футболке, освещенная со спины фонарем на подъездной дорожке. Хуже всего было с ее головой, которую, казалось, оторвали, а потом приставили на место под неестественным углом. Она выглядела перекошенной.

— Ари! — звала Кэтлин. — Выходи играть! — Тело ее качалось при каждом слове.

Но это был не ее голос — слишком высокий и мелодичный.

— Выходи играть со мной!

Меня затрясло.

И тут с заднего крыльца вышел отец.

— Уходи! Ступай к себе в могилу. — Он говорил негромко, но мощь его голоса потрясла меня.

Кэтлин еще с минуту постояла, слегка покачиваясь. Потом повернулась и пошла прочь, дергаясь, будто марионетка, голова ее свисала на грудь.

В мою сторону папа не смотрел. Он вернулся в дом. Спустя несколько секунд он появился у меня в комнате.

Все еще дрожа, я легла на пол, подтянув колени к груди, как можно крепче обхватив себя руками.

Он дал мне немного поплакать. Потом поднял на руки, легко, как младенца, и уложил обратно в кровать. Подоткнул одеяло. Пододвинул стул вплотную к кровати и запел.

— Murucututu, detras do Murundu.

Я не знаю португальского, но в тот момент это не имело значения. Пел он тихо, почти шепотом. Через некоторое время я смогла перестать плакать. Вскоре он убаюкал меня.

Наутро я проснулась с сухими глазами, исполненная решимости. Когда после полудня он присоединился ко мне в библиотеке, я была готова. Подождала, пока он усядется, затем встала и спросила:

— Кто я, папа?

— Ты моя дочь.

Я вдруг увидела, какие красивые у него ресницы, — он как будто хотел, чтобы я это заметила, дабы отвлечь меня.

Но отвлекаться я не собиралась.

— Я хочу, чтобы ты рассказал мне, как это произошло… как я появилась.

С минуту или около того он молчал. Я стояла неподвижно. Я не могла сказать, о чем он думает.

— Тогда сядь, — сказал он наконец. — Садись, садись, Это довольно долгая история.

Начал он так:

— Я не знаю, насколько ты похожа на меня, а насколько — на твою мать. — Взгляд его устремился к окну, на композицию на стене, затем обратно ко мне. — Часто, в силу твоего образа мышления, мне казалось, что ты больше походишь на меня… и что в свое время ты без подсказок поймешь то, что тебе нужно знать, чтобы выжить.

Но я не могу быть в этом уверен. — Отец скрестил руки. — Так же как и в том, что я всегда буду в состоянии защитить тебя. Полагаю, пора рассказать тебе все, с самого начала.

Он снова предупредил меня, что рассказ будет долгим, попросил меня проявить терпение и не перебивать его вопросами.

— Я хочу, чтобы ты поняла, как одно вытекало из другого, как одно событие порождало другое, — сказал он. — Как писал Набоков в своих мемуарах: «Позвольте мне взглянуть на моего демона объективно».

— Да, — сказала я, — я хочу понять.

И он рассказал мне историю, которую я вставила в начало этих записок, историю о вечере в Саванне. О троих мужчинах, игравших в шахматы. О странной близости между папой и мамой. О калитке, реке, шали. И, закончив, он рассказал мне эту историю заново, добавив подробности. Мужчины за шахматным столом были его товарищи, выпускники Виргинского университета, приехавшие в Саванну на выходные.

Один был Деннис. Другого звали Малкольм.

Папа родился в Аргентине. Своего отца не знал, но ему сказали, что он был немцем. Его родители никогда не были женаты. Фамилия Монтеро досталась ему от матери-бразильянки, умершей вскоре после его рождения.

Я спросила о маме:

— Ты говорил ей, что видел ее раньше.

— Странное совпадение, — сказал он. — Да, мы встречались, когда были детьми. Моя тетя жила в Джорджии. Я встретил твою мать однажды летом после обеда на острове Тайби, и мы вместе играли в песке. Мне было шесть. Ей — десять. Я был ребенком, и она тоже.

Я узнала строчку из «Эннабел Ли».

— Жить у моря, после детства, проведенного в глубине материка, в Аргентине… это произвело на меня глубокое впечатление. Звуки и запахи океана дарили мне ощущение неизведанного прежде умиротворения.

Он отвернулся и снова остановил взгляд на композиции с тремя птичками.

— Каждый день я проводил на пляже, строя песочные замки и собирая раковины. Однажды днем девочка в белом сарафане подошла ко мне и взяла за подбородок. «Я тебя знаю, — сказала она. — Ты живешь в коттедже Блю Байю».

У нее были голубые глаза и темно-рыжие волосы, маленький нос, полные губы, изогнутые в такой обаятельной улыбке, что я и сам улыбнулся. Я посмотрел ей в лицо, когда она взяла меня за подбородок, и что-то вспыхнуло между нами.

Он умолк. На мгновение единственным звуком в комнате осталось тиканье напольных часов.

— Так что, как видишь, когда мы встретились в Саванне, у меня и тени сомнения не было, полюбим ли мы друг друга. — Голос его звучал негромко и мягко. — Я полюбил ее за двадцать лет до этого.

— Любовь?

— Любовь, — произнес он уже громче. — «Форма биологического сотрудничества, при которой эмоции каждой особи необходимы для выполнения инстинктивных целей партнера». Это написал Бертран Рассел.

Отец откинулся на спинку кресла.

— Что загрустила, Ари? Рассел также называл любовь источником восторга и источником знания. Любовь требует сотрудничества, и человеческая этика коренится в этом сотрудничестве, В своей высшей форме любовь обнажает ценности, о которых мы в противном случае никогда не узнали бы.

— Это так абстрактно, — сказала я. — Я бы хотела услышать о том, что ты чувствовал.

— Рассел был прав во всех отношениях. Наша любовь была источником восторга. И твоя мать бросала вызов всем моим принципам.

— Почему ты всегда говоришь «твоя мать»? — спросила я. — Почему не называешь ее по имени?

Он расплел руки и сцепил пальцы за головой, взглянув на меня спокойно-оценивающим взглядом.

— Мне больно его произносить, — сказал он. — Даже спустя столько лет. Но ты права… ты должна знать, кто была твоя мать. Ее звали Сара. Сара Стефенсон.

— Где она? — Я уже давно спрашивала об этом, но безрезультатно. — Что с ней случилось? Она еще жива?

— Я не знаю ответов на эти вопросы.

— Она была красивая?

— Да, красивая. — Голос его вдруг охрип. — При этом у нее начисто отсутствовало тщеславие, свойственное большинству красивых женщин. Но порой она бывала не в духе.

Он закашлялся.

— Когда мы стали парой, она организовывала наше совместное время. Она планировала дни, словно художественные постановки. Однажды после обеда мы отправились на пикник на остров Тайби; мы ели чернику и пили шампанское, подкрашенное Кюрасао,[12] и слушали Майлза Дэвиса, а когда я спросил, как называются ее духи, она сказала, что это «L'Heure Bleue».[13]

«Счастливые мгновения», — говорила она. Одно такое мгновение случилось в тот день. Она дремала. Я лежал рядом с ней и читал. Она сказала: «Я всегда буду помнить шум моря, шелест переворачиваемых страниц, и запах „L'Heure Bleue“. Для меня они означают любовь».

Я дразнил ее романтичной дурочкой. Она меня — скучным интеллектуалом. Она искренне верила, что вселенная непрестанно шлет нам чувственные послания, которые нам никогда не разгадать до конца. И старалась в ответ посылать свои.

Затем папа сказал, что на сегодня хватит — было уже поздно и очень темно за окном. Завтра он расскажет дальше.

Я не возражала и отправилась наверх спать, и в ту ночь не плакала и не видела снов.

Я ожидала, что отец продолжит рассказ об ухаживании за мамой, но на следующий день уроки начались совершенно иным образом.

Он сказал, что вместо библиотеки предпочитает посидеть в гостиной. В руке у него был стакан с пикардо, хотя обычно он выпивал только когда уроки заканчивались.

После того как мы устроились на своих обычных местах, он резко сказал:

— Я скучаю по некоторым человеческим качествам… видя, как легко ты разговариваешь с Деннисом, — взаимное расположение, добродушное подшучивание. Конечно, имеется ряд компенсирующих свойств. — Он улыбнулся, не разжимая губ, той самой полуулыбкой ученого. — Одно из которых — память. Я помню все. Из наших разговоров черпаю то, чего не получаешь ты. Но у тебя скрытая память… то есть тебе, может, и недостает сознательных воспоминаний о прошедших событиях, но подсознание сохраняет отчетливые зашифрованные фрагменты.

Я всегда рассчитывал, что в свое время ты их расшифруешь. Когда соответствующие стимулы запустят механизм памяти, ты вспомнишь все сознательно.

Я подняла руку, и он остановился. Мне потребовалось около минуты, чтобы уяснить, о чем он мне толкует. Наконец я кивнула, и он продолжил рассказ.

Жизнь моего отца делилась на пять различных фаз. Первая, детство, протекала, по его словам, однообразно: регулярное питание, сон, уроки. Он сказал, что постарался создать для меня похожие условия, и процитировал высказывание Бертрана Рассела, что однообразие есть существенная составляющая счастливой жизни.

Оставив дом своей тети для поступления в Виргинский университет, отец вступил в следующую фазу: буйные годы, как он называл их сейчас. Занятия давались ему легко, и он посвящал изрядную долю времени выпивке, азартным играм и постижению женщин.

Затем он встретил в Саванне мою маму, и началась третья фаза.

Она ушла от мужа и переехала в квартиру в старом кирпичном доме через улицу от Колониального кладбища Саванны. (И здесь, будто желая продемонстрировать мощь своей памяти, папа описал тропинки, которые вели через кладбище, устланные битыми устричными раковинами, и узоры, вырезанные на кирпичных поребриках по бокам.) Это были спирали. Отец сказал, что ему не нравилось смотреть на них, но спираль — один из моих любимых символов. Ваш тоже? Они символизируют творение и рост, если закручиваются по часовой от центра, и разрушение, если закручены влево. Известно, что ураганы в Северном полушарии закручены влево.

Мама устроилась в компанию, занимавшуюся сбором, упаковкой и продажей меда. Она отказалась брать какие бы то ни было деньги у бывшего мужа и начала бракоразводный процесс.

Каждые выходные мой отец тратил восемь часов на дорогу из Шарлоттсвиля до Саванны и каждый понедельник уезжал обратно. Он никогда не возражал против поездки на юг. А вот дорогу обратно ненавидел.

— Когда ты влюблен, разлука доставляет физическую боль.

Он говорил так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать.

Я пыталась надставить, какие чувства я могла бы испытывать к Майклу, не будь я такой замороженной. «Ари-ледышка». В то время мне было легко думать о себе в третьем лице. «Ари подавлена, — часто думала я. — Ари предпочитает быть одна».

Но рядом с папой я забывала о себе. Слушать его рассказ, теперь я это понимаю, было наилучшим способом примириться со смертью Кэтлин.

Дом в Саванне, где поселилась мама, был трехэтажный, выстроенный из красного кирпича, с зелеными ставнями, коваными железными балконами и оградой, увитой глицинией. Ее квартира помещалась на втором этаже. Они с отцом иногда сидели, потягивая вино и беседуя, на балконе, выходящем на кладбище.

Местные говорили, что в доме водятся привидения. Однажды ночью в середине недели мама, будучи одна в доме, резко проснулась от ощущения чужого присутствия в комнате. На следующий день она по телефону описала происшествие моему отцу: «Мороз пробрал меня до костей, а ведь я лежала под одеялом, и ночь была не холодная. В комнате стоял туман. Я видела, как он клубится в проникавшем снаружи свете уличного фонаря. Затем он сгустился и начал принимать форму. Я, не задумываясь, произнесла: «Спаси меня, Господи. Спаси меня, Господи».

А когда я открыла глаза, эта штука исчезла. Начисто. В комнате снова было тепло. Я заснула, чувствуя себя в безопасности».

Отец постарался утешить ее. Но, произнося дежурные фразы, он думал, что ей все привиделось… должно быть, сработали ее суеверия.

Вскоре он изменил точку зрения.

— Ты и раньше говорил, что мама была суеверна.

Я обнаружила, что трогаю висящий у меня на шее мешочек с лавандой, и тут же убрала руку.

— Была. — Он заметил мой жест и понял, что я думаю о Кэтлин. — Она думала, что синий цвет — счастливый и буква «С» тоже.

— Но ведь «С» и вправду синяя, — сказала я. — Она не была синестетиком, — сказал он. Я слушала историю о мамином призрачном госте без малейших сомнений. Мой скептицизм отправился в бессрочный отпуск в ту ночь, когда у меня под окном стояла Кэтлин.

Однажды на выходных, когда мама с папой, поужинав в городе, вернулись домой, они заметили странный запах в гостиной, запах плесени и тления. Они распахнули окна, но запах не уходил.

Позже, уже собираясь ложиться, они увидели, как по спальне пронесся вихрь зеленого дыма. Он вращался, словно смерч, и, казалось, сливался в неопределенную форму.

В комнате резко похолодало, и отец обнял маму, продолжая наблюдать за происходящим. Наконец мама произнесла:

— Привет, Джеймс.

Признанный таким образом, дым рассеялся. Спустя несколько мгновений в комнате опять стало тепло.

— Откуда ты знаешь его имя? — спросил папа.

— Он здесь не первый раз, — ответила мама. — Я не упоминала об этом, поскольку знала, что ты не поверил бы мне, когда я рассказала тебе о его первом посещении.

Мама была убеждена, что это приходил дух некоего Джеймса Уайлда, и на следующий день отвела папу к могиле этого человека на той стороне улицы. День выдался ветреный, и испанский мох, свисавший с дубов на кладбище, казалось, танцевал вокруг них.

Пока отец разглядывал надгробие, мама прочитала надпись по памяти:

Впоследствии отец узнал, что брат Уайлда увековечил его память в стихотворении, и процитировал мне его строки:

В то время папа не был убежден, что призрак принадлежит Уайлду, но мама в этом не сомневалась.

— Таким образом, — говорил он мне, — меня ввели в новый мир, где факты и наука не могли объяснить все, о чем прекрасно знал Эдгар По. «Я верю, что демоны пользуются преимуществом ночи, чтобы сбить с пути неосторожных, — хотя, вы же знаете, я в них не верю». Помнишь это его высказывание?

Я не помнила.

Только много позже я сообразила, зачем отец рассказал мне историю о привидении и привел все эти цитаты: он хотел отвлечь меня и помочь справиться с потерей лучшей подруги.