"Лео Перуц. Ночью под каменным мостом [И]" - читать интересную книгу автора

ворот, перейти прямиком в еврейский город. Вот барон и повернул свою свору с
Валентиновской в еврейский квартал, и они двинулись узкими, переплетающимися
улочками вдоль кладбищенской стены до самого берега Влтавы, а затем обратно
- мимо еврейской бани, ратуши, пекарни, запертых мясных лавок, мимо
"блошиного рынка", и все это время музыканты играли, а Коллальто плясал, и
не было на пути ни одного святого изображения, а значит, не было ему и
передышки. То и дело открывались окна, из них выглядывали перепуганные
заспанные физиономии - и окна сразу же закрывались. Во дворах то и дело
взлаивали собаки, встревоженные шествием. Когда факельщики и музыканты
свернули с Цыганской улицы на Широкую, где стоял дом высокого рабби Лоэва,
силы окончательно покинули Коллальто. Он застонал, зашатался, схватился за
грудь и, рыдая, возопил слабым голосом:
- Спасите! Спа-а-асите!
Высокий рабби, сидевший у себя в комнате над священными и волшебными
книгами, услышал этот голос и понял, из какой глубины отчаяния он исходит.
Он подошел к окну, выглянул наружу и спросил, кто взывает среди ночи и чем
ему можно помочь.
- Образ Иисуса! - прокричал Коллальто на последнем издыхании. - Во
имя Бога, дайте образ Иисуса - или мне конец!
Высокий рабби окинул взором факельщиков, музыкантов, танцующего
Коллальто, лакеев-мушкетеров и грозного, хохочущего во все горло барона. В
одно мгновение ему стало ясно, почему странный ночной танцор требует образ
Иисуса. И еще он понял, что человека надо вызволять из смертной беды.
Напротив, на другой стороне улицы, стоял разрушенный пожаром дом с
единственной стеной, почерневшей от дыма и времени. На эту самую стену
указал процессии высокий рабби. На ней повелел он властью своего волшебства
возникнуть некой картине, сотканной из бликов лунного света и трещин, из
потеков ржавчины и следов дождя, из островков мха и пятен сажи.
И картина была - "Се человек!". Но изображала она не святого, не Сына
Божьего и даже не сына плотника, который пришел с холмов Галилеи в священный
город, чтобы учить народ и претерпеть смерть за свое учение. Нет, то был "Се
человек!"(3) иного рода. Но такая обреченность сквозила в этих чертах, столь
потрясающим страданием кричало это лицо, что сам барон, пораженный в
каменное сердце молнией истины, первым опустился на колени... И перед этим
возникшим на стене образом Христа на суде Пилата покаялся он в душе своей,
что без милосердия и страха Божия действовал в эту ночь.
Мой домашний учитель, студент медицины Якоб Мейзл, который среди прочих
рассказал мне и эту историю из жизни старой Праги, добавил после короткой
паузы:
- Больше тут почти нечего сказать. Да и что ни скажи, уже будет не так
важно. Известно, что молодой граф Коллальто в жизни своей больше никогда не
танцевал и что барон Юранич вскоре покинул военную службу, а больше о них
ничего не известно. А "Се человек!" великого рабби Лоэва? Это был не
Христос. Это было еврейство - гонимое сквозь столетия и презираемое всеми
еврейство обнаружило на картине свои страдания. Нет, не ходи в еврейский
город, ты не найдешь там ее следов. Годы, ветер и непогода бесследно
разрушили ее. Но коли уж ты так хочешь, пройдись по улицам, и если тебе
доведется увидеть, как старого еврейского разносчика из тех, что толкают
свою тележку от дома к дому, преследуют уличные мальчишки, бросающие вслед
ему камни и орущие: "Жид! Жид!" - и как он останавливается и смотрит на них