"Аркадий Алексеевич Первенцев. Навстречу подвигу " - читать интересную книгу автора

В звуках была птичья тоска и, очевидно, страх. Моряки смотрели на серые
клубы туманов, плывущих над горами, на свинцовую волну, ударяющую тяжело и
лениво о берег. Вот при такой погоде должна именно так печально кричать
умная птица.
Грицай опустился на камни.
- Я не люблю рысь, Кричихин, - сказал он тихо, - хитрая и подлая. Видал
я однажды, как рысь бросилась на серну. Вцепилась в шею, грызет, когтями и
зубами рвет жилы на шее. И кричит она как-то подло. Не стоит нам так
перекликаться в разведке. Волк тоже подлый зверь. В стае хитер и, кажется,
смел, а чуть отбился - трус. Недалеко тогда ему до шакала - тому и в
одиночку и в стае страшно. Будем перекликаться черными дятлами. Потому
кричит он по-другому в хорошую погоду, радость чует и никому не мешает жить,
как рысь или волк. Одним словом, простая птица...
Птичьему языку учился и застенчивый старший краснофлотец Яков Викторов.
Плотный и тяжелый, как слиток металла, батареец-комендор Викторов работал до
войны на Севастопольском морском заводе и, конечно, редко слышал крики птиц.
Лесная наука доставалась ему с трудом, и Грицай горестно качал головой,
наблюдая, как тужился Викторов, как наливалась кровью его шея и играли на
ней толстые жилы.
- Что же мне с тобой делать, Викторов? - вздохнул Грицай. - Может быть,
ты попробовал бы мычать, как корова или буйвол?
- Попробую, - охотно согласился Викторов и замычал.
Тогда, не удержавшись, прыснул от смеха четвертый разведчик.
- Керим! Тебе сразу стало весело? - Грицай укоризненно покачал
головой. - Что же ты, никогда у себя в Крыму не слыхал, как мычит корова или
буйвол? Нехорошо, Керим. А ну-ка ты, Керим, закричи черным дятлом.
Керим - татарин из Крыма, ему не больше четырнадцати лет. Он небольшого
роста, у него черные глаза, широкое лицо, вьющиеся волосы. Он стоял перед
главстаршиной на расставленных по-чаплински ногах, в брезентовых брюках явно
не по росту, в бескозырке, на которой видны были следы неумелой перешивки.
Керим умел кричать по-птичьи, и Грицай долго слушал его. Улыбка разошлась по
рябому лицу главстаршины, он подцепил Керима за штаны и, посадив рядом,
полуобнял его.
- Вот так и кричи, Керим, когда потребует обстановка. Самому будет
веселей и нам понятней, где ты. А лучше будет, если от Якова не будешь
отбиваться. Ты ему поможешь криком, он - штыком или пулей. Так откуда ты,
Керим?
- Нижний Чоргун, - прошепелявил мальчик.
- Возле Севастополя, знаю, - сказал Грицай. - Кого у тебя немцы убили?
- Отца. - Керим присел на корточки, взял в руки камешки. - Он был
музыкантом, играл на свадьбах. Ему сейчас было бы шестьдесят пять.
- Моей матери сейчас было бы тоже шестьдесят пять, - сказал Кричихин,
перебирая камешки. - Говорил ей: "Мама, выбрось мою карточку, если что.
Убьют тебя немцы за сына, за матроса". Нет, держала на комоде. Теперь убили
маму за эту карточку.
- Моих двух братишек тоже убили, - сказал Викторов, - а ни одной
фотографии дома не было. Тут карточка ни при чем. Меня знала вся Алушта. И я
всех знал...
Викторов встряхнул головой, ловко снял бескозырку, достал оттуда вдвое
сложенную листовку с перечислением казненных немцами и медленно вслух