"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

находить, чтобы получить заметную величину. Поэтому все, о чем будет
написано ниже, следует понимать не как изложение какой-то установившейся и
претендующей на полноту концепции, с которой, конечно же, вряд ли кому
придет в голову соглашаться, а как приглашение к разговору, к совместному
поиску почвы для разговора.

1. О текущем моменте

После бурных дискуссий физиков и лириков о совершенствах и
несовершенствах природы человеческой, о машине и человеке, об искусственном
и естественном, все как будто бы уже выяснено между наукой и искусством,
спор затих. Доведенные на тренажерах до машинных кондиций космонавты наскоро
слушают лекции по эстетике, пришивают дополнительные карманы для томиков
Есенина, отбывают в миры иные, а оставленные на родной земле гуманитарные
магдалины льют слезы в океан разлук, с беспокойством прикидывают сроки
второго пришествия. Все успокоилось, только кое-где прорвется еще
физическое, полузадушенное: "А все равно она мыслит!", да прошелестит
лирический шепоток: "На-кось, выкуси!".
В самом деле, совсем еще недавно гремели трубы и литавры генерального,
последнего вторжения. Точные методы шли на штурм гуманитарных заповедников.
Неслись отовсюду победные реляции: Машина переводит! Машина сочиняет стихи!
Машина выдает ученому всю необходимую информацию! Машина судит! Машина
выбирает президентов! В упоении первыми успехами мечталось о божественном и
великом. Не сотворить ли из полупроводниковой глины какую-нибудь
цивилизацию? Не организовать ли науку без ученых? Не приспособить ли
человеку портативную память объемом с Ленинку? Даже самые трезвые головы
несли дань машине. Дж. Бернал, например три года назад писал о биологическом
барьере и его прорыве: "Этот прорыв разума за пределы биологических
ограничений приведет в конечном счете к новому симбиозу машины и человека.
Раньше человек использовал машины. Теперь человек и машина образуют единое
целое. Они могут и должны будут научиться думать вместе" (1, с. 265).
А вот сегодня ничего этого нет. С боем завоеванные позиции отдаются
скромно и без лишней шумихи. Мелькнет в "Science" сообщение о прекращении
ассигнований на работы по машинному переводу. Недавний энтузиаст, следуя
примеру Н. Винера, членораздельно и ясно пройдется по адресу
"машинопоклонников". Экономист вдруг прикинет расходы на программирование,
на постредакцию, на машинное время и схватится за голову.
Что же случилось? Что кроется за этим смущенным ропотом отступления, за
"фундаментальными трудностями", "полувероятностными заключениями",
"миграционными характеристиками", "родительскими группами", "типологическим
развитием" и т.п.? Если попытаться выразить все эти неодолимые помехи одним
словом, то самым подходящим было бы творчество. Правда, речь здесь идет не о
творчестве в традиционном его понимании или, вернее, непонимании; не о
творчестве экстаза, горения, озарения и т.д. Творчество приобретает более
четкие контуры, предстает чем-то более обыденным, простым и понятным -
особым типом человеческой деятельности, которая совершается по своим
правилам и несет определенную социальную функцию. Попытки исследовать
точными методами язык, поэзию, музыку, художественную прозу, системы
коммуникации и информации, хотя они и не дали ожидаемых результатов, не
прошли даром. Они вскрыли, привели в связь группу давно известных в общем-то