"Михаил Петров. Пираты Эгейского моря и личность" - читать интересную книгу автора

действительность тому, что шло бы вразрез с его назначением, нуждами,
стремлением.
Именно так и исследует Аристотель проблему деятельности в ее отношении
к нравственности. Выбор и реализуемое через выбор различение добра и зла
требуют теоретической деятельности, предполагают осознание и выделение
программ в цепь преемственных событий, как и перевод всего остального в
случайное, или, как сказали бы кибернетики, в "шум". Поэтому рядом с
необходимостью материальной, с ее действием по формуле "либо-либо", без чего
"благо не может существовать или возникнуть, а зло нельзя устранить или от
него освободиться" (Метафизика, 1015 а), стоит свободное определение или
субъективная необходимость, о которой имеет смысл говорить только в
применении к разумным существам, способным выделять и осознавать программы
собственного поведения: "ни неодушевленное существо, ни зверь, ни ребенок
ничего не делают случайно, так как у них нет способности выбора... случай и
случайное относятся к тем существам, которым присуще счастье и вообще
практическая деятельность" (Физика, 197 b).
Казалось бы, жить да радоваться: изучать механизмы необходимости,
определять собственные цели, совершать выборы в пользу добра и в ущерб злу.
Но выбор поднимает и проблему критерия, по которому он должен совершаться, а
в этой части Аристотель, как и его предшественники, ничего особенно
определенного сказать нс может. Иногда он ссылается на обычай, в котором
выборы уже сняты, иногда на закон, который внешним и равнообязательным для
всех образом требует того или иного выбора. По сути дела проблема критерия,
авторитета, снимающего выбор и отделяющего добро от зла, остается у
Аристотеля в том же положении, в каком она ставилась Сократом: выбор - дело
господина, только и всего. Сократ у Платона говорит: "Когда душа и тело
соединены, природа велит одному подчиняться и быть рабом, а другой
властвовать и быть госпожой" (Федон, 80 А).
Это отношение авторитетного выбора "господин-раб" развертывается у него
в линию авторитетных инстанций, на которой Сократу никак не удается
остановиться. Здесь и народное собрание: "Раз уж афиняне почли за лучшее
меня осудить, я в свою очередь почел за лучшее сидеть здесь, счел более
справедливым остаться на месте и понести то наказание, какое они назначат"
(Федон, 98 Н). Он идет и дальше, вплоть до богов: "Сокровенное учение
гласит, что мы, люди, находимся как бы под стражей и что не следует ни
избавляться от нее своими силами, ни бежать... хорошо сказано, по моему, о
нас пекутся и заботятся боги, и поэтому мы, люди, часть божественного
достояния" (Федон, 62 В). Это чувство "божественного достояния", которое
освобождает человека от ига свободы и ответственности, и есть, собственно,
духовное рабство. Причем рабство добровольное и осознанное, рабство как
принцип жизни свободного существа: "Бессмысленно предполагать, чтобы самые
разумные из людей не испытывали недовольства, выходя из-под присмотра и
покровительства самых лучших покровителей - богов. Едва ли они верят, что,
очутившись на свободе, смогут лучше позаботиться о себе сами. Иное дело
человек безрассудный; тот пожалуй решит как раз так, что надо бежать от
своего владыки" (Федон, 62 ДЕ).
Становление чувства духовного рабства, того христианского миропорядка,
в котором все от королей до галерников - рабы божьи, и в котором о чем бы ни
шла речь, каким бы сложным ни был выбор, всегда можно найти подходящий к
делу авторитет, - процесс долгий. Но, в сущности, все уже было сделано