"Илья Петров. Мой корчет-а-пистон в Болшеве (Сб. "Необычные воспитанники")" - читать интересную книгу автора

Увидя, как я орудую сапожным ножом, шилом, рашпилем, он воскликнул:
"Вот такого мне и надо!", и поставил на затяжку бурок.
Прошел месяц, полгода, за ним и вторые, а я все сидел в Бутырках.
Партию за партией отправляли в Соловки, меня не трогали; всякий раз Абаянц
бегал к начальнику тюрьмы, упрашивал: "Сапожная оголится", и меня
оставляли.
И вот однажды открылась дверь камеры и я обомлел: вошли мои старые
дружки - Коля Чинарик, Алеха Чуваев, Коля Воробьев по кличке "Гага" - он
сильно заикался, - еще двое каких-то незнакомых парней, все хорошо одетые,
подстриженные, загорелые.
Мы поздоровались, и они стали уговаривать меня идти в Болшево.
"Заживешь, Илюха, на большой. Чего тебе тюремных клопов кормить?"
О трудкоммуне под Москвой мы уже в Бутырках слышали и считали, что там
живут "легавые". Да и как наш брат арестант мог думать иначе? Все детдома,
колонии находились в системе Наркомпроса, Болшевскую же коммуну
организовало ОГПУ. Чего еще!
Немного смутило меня то, что среди этих "легавых" оказались мои близкие
кореши - хорошие воры, отчаянные ребята. Однако меня это не подкупило.
- Мне и в тюрьме неплохо, - сказал я.
- Гулять водят? - ехидно спросил Чинарик. - Целый час по двору?
Мы засмеялись.
"Что их заставило продаться? - недоумевал я. - Чем купили?"
- Понятно, Илюха, ты считаешь, что мы продались легавым, - сказал Алеха
Чуваев: он всегда отличался среди молодых блатачей умом, смелостью,
недаром впоследствии в Болшево стал директором обувной фабрики. - Не ломай
зря мозги, сейчас это не по твоему уму. Пожить надо в коммуне, тогда
поймешь. Зато уж "Интернационал" будешь играть не для того, чтобы мы
разбегались,., помнишь пустырь на Проточном? А наоборот, чтобы сбегались,
подтягивали тебе хором.
- Подумаю, - сказал я, чтобы не огорчать отказом бывших товарищей.
- Думай, думай, - сказал Коля Гага, заикаясь. - Может, голова, как у
верблюда, вырастет.
На смешке мы и расстались.
Вернувшись в общую камеру, я вновь подсел на верхние нары, где перед
этим играл в преферанс.
"Продолжим?" - весело сказал я. Самодельные карты были уже спрятаны:
заключенные не знали, зачем меня вызывали. Один из партнеров, известнейший
в блатном мире авантюрист, "медвежатник" Алексей Погодин, по которому, как
говорил он сам, давно плакала казенная пуля, спросил: "Чего тебя таскали?"
Ответил я молодцевато: "Уговаривали в Болшево. Чтобы ссучился". Погодин
ничего не сказал, только зорко глянул своими карими пронзительными
глазами. Преферанс продолжался. Я стал рассказывать, как на воле
познакомился с известным биллиардным виртуовом Березиным, учеником
знаменитого Левушки, который попадал в шар через стакан с горящей свечой,
и как перенял у него многие приемы игры: в пирамидку, в карамболь.
Вечером, когда мы с Погодиным курили у окна на сон грядущий, он
негромко и очень серьезно сказал:
- Зря, Илюшка, отказался от Болшева. Свободный станешь, не будут
мозолить глаза вот эти кружева, - кивнул он на железные решетки. - Ты еще
молодой, вся жизнь впереди. Здесь всем нам труба. Ведь все наши "дела" -