"Юрий Петухов. Охота на президентов или Жизнь № 8" - читать интересную книгу автора

этой свалке картонного конструктивизма и занюханно-пыльного постмодернизма.
Моня, помню, еще в Москве рвал на себе рубаху, дескать, даешь
историческую родину, обетованную Ерец Исраель,[18] и все тут!
- Эта страна меня доканает! - сипел он. И поводил округ своими налитыми
выпученными глазищами так, будто ему приходилось жить среди каннибалов и
аллигаторов. - Ну, Россия! Ну, сука!
Я, как и положено смиренному и несчастному гою, пожимал плечами.
- Нормальная страна. В Иудейской пустыне тебе будет хреновей. Еще и
забреют под ружье... Ой, Моня, подумай, куда голову суешь, голова-то одна,
хоть и с пейсами!
Моня смотрел на меня как на недоумка - что взять с гоя, да еще с
русского гоя.
- Ерец Израель, - стонал он, - историческая родина! Там корни, блин!
Земелюшка обетованная... Третий Храм!
Но я-то знал, что корни Монины в доме на набережной, в Жмеринке и в
Аравийской пустыне, а ни в каком не в "ерец исраеле". Уж коли копать по
чести и совести, так именно оттуда, из пустыни этой самой Аравийской,
нахлынули орды кочевников на заповеданную им Богом (поди проверь!)
ханаанскую землю. А до них жили там вовсе и не евреи никакие, и не иудеи с
израильтянами богоизбранными, а самые что ни на есть несчастные и смиренные
гои-индоевропейцы. Это их города и деревни крушили избранники Божьи, всякие
давиды, самсоны и прочие соломоны да суламифи. И я мог бы сказать Моне
напрямую: "Моня, дорогой, это мои предки там жили поначалу, по 1200 год до
нашей с тобой эры и после тоже, пока их всех не добили и не изгнали... Моня,
это не твоя, это моя историческая родина, понимаешь?!" И я был бы абсолютно
прав. Конечно, прав... ведь это была просто правда, простая правдивая
правда...
Но у меня, жалкого россиянского гоя, не хватало смелости сказать эту
правду избранному из дома Давидова.
Я бы сразу стал злейшим врагом Мони, и не только Мони, я бы тут же
превратился в такого махрового антисемита, что дальнейшие планы на жизнь мне
пришлось бы срочно пересматривать и усекать до полного усекновения (как
пророку Иоанну-Предтече, напророчившему на свою голову[19]...)
И я молчал.
Я верил, что Моня все узнает и без меня.
А любить родину не воспрещается. Даже ежели она и не совсем твоя.
Стоя на площади Дизенхов в Тель-Авиве, я знал точно - этот фонтан не
моя родина. Моя была в Иерусалиме, Иерихоне, по всему Иордану-Яридону и даже
в мятежном ныне секторе Газе, где раньше проживали не злобные
террористы-арабы, а мои тихие и самые наипрямые предки, мои прапрадедушки -
филистимляне, они же пеласги.
Но я был не Голиаф. А Моня отнюдь не Давид.
Нам совсем ни к чему было бросаться друг в друга камнями, тем более из
пращи. Мы могли посидеть, выпить, закусить и поговорить - до хрипоты, до
крика... но не до драки... Потому что драка уже была. И нечего после нее
всяким гоям побитым кулаками махать!
Иногда я думаю, что было бы, если тогда, три тыщи лет назад мой пращур
Голиаф (вообще-то его звали Галат) вместо того, чтобы драться с этим
заносчивым мальчуганом, Мониным предком коротышкой Давидом, просто посидел
бы с ним за бутылью "солнцедара" или "наполеона", неважно. Выпили бы и