"Юрий Петухов. Воскресший, или Полтора года в аду" - читать интересную книгу автора

повыдирал, ключицы, брюхо продырявил, полчана снес набок! Да там и разобрать
уже нельзя было - где охлопья савана трепыхаются, где его рвань. Сам
колошмачу, секу, колю, рву... а помедлишь секунду, глядь: как в сказке, но
не вру, точняк, не вру - все мигом зарастает, затягивается. Вот тогда и
допер по-настоящему - а ведь права была моя гадина крылатая, права, теперь
мы все тут вечные, как нас ни бей, ни жги, ни рви на куски, а ничего с нами
не поделаешь! Но ведь и терпеть мочи нету! Ведь без передыху все! Без
просвету! И жаловаться некому! И помочь некому! Одна злоба только и кипит в
жилах. Злоба да боль! Боль да злоба! И я тогда крюком прямо в рожу гнусную
самому "ангелу", тому, что напротив.
- Получай, гнида!
А крюк - сквозь "ангела", и в стену! И с концами - только я его и
видал. Вот тут и началося. Противничек мой дорвался! Ох и постарался же он!
Теперь он меня в лоскуты разделал: бил, крушил, долбал - я все видел, все
чувствовал! И когда он мне руки-ноги поотмахивал, и когда хребет переломил в
трех местах, и глаза вышиб... А потом еще разок напоследок вдарил, и все
пропало. Темно стало. Лишь вдогонку как из глухой бочки: "Ха, ха а-а,
ха-а-а..."
Очнулся я на чем-то мокром, холодном, в грязи и сырости. Не помню
ничего - будто только сейчас помер, будто в самой могиле очнулся.
Пошевелился. Руки есть, и ноги есть, голова ворочается. Опять надежда
накатила - а вдруг жив?! Вот это самое жуткое было: всегда после страстей
всяких, очнешься, думаешь - приснилось, слава тебе господи, все сном тяжким
было, наваждением... а потом начинается. Нет! Не сон!
Руку я поднес к голове, провел по лицу - все замочил, на губах солоно
стало. Кровь? Да! И лежал я в подземелье каком-то, в лужах холодной крови,
на камнях. Желтенький такой свет мелькал, вздрагивал - будто свеча далеко
горела. А когда голову выше задрал, вздрогнул от страха. Сидел надо мною
большущий какой-то урод с когтистыми лапами, клювом жутким, крылья как у
летучей мыши свернул, подергивает ими, вздыхает, ухает как филин. Вот тогда
я и вспомнил все. Это ж старый приятель, "земляной ангел", только почернел
он, меньше на червя стал походить, но он. Сидит и сопит, глазищами меня
прожигает. Показалось, что и впрямь его приставили ко мне. Кто знает, может,
у них и обязанность такая?! Значит, упали, приземлились... и типа того нет.
И мясцо у меня на костях наросло, и сами кости вправились, дыры заросли,
кровь в жилы вернулась.
- Жив? - спрашивает ни с того, ни с сего, Да так жалобно, чуть не со
слезами на глазах.
- Жив, - отвечаю, и у самого слезы наворачиваются, губы дрожат.
А он как захохочет вдруг - остервенело, люто, по-сумашедшему как-то.
Крыльями забил, затрепыхал. Потом успокоился разом и в самое лицо мне
выдохнул холодно, бесстрастно как-то:
- И не помрешь! У нас не помрешь уже!
Клювом в лоб долбанул, так, что искры из глаз. Отпрянул.
И опять страдальчески так, жалобно шепотком:
- А ты к краешку подползи, погляди-ка.
- Куда еще? - не понял я.
- А вон туда, где огонечек светится.
Я повернул голову - и впрямь, огонек светится. Будто отсвет розовенький
такой. Я и пополз. Как ослушаешься своего хранителя подземного? Нельзя!