"Джадсон Пентикост Филипс. Дом на горе " - читать интересную книгу автора

моем запястье, и мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним.
Линда глубоко вздохнула.
- Через холл с картинами Эмили он провел меня в свою комнату. Закрыл
дверь, запер ее на ключ, и мы остались одни. Вся обстановка состояла из
кровати, стула с прямой спинкой и обшарпанного комода. К комнате примыкала
ванная.
Джорджи осторожно уложил меня на кровать. "Сейчас мы умоемся, Линда".
Прошел в ванную и тут же вернулся с мокрым полотенцем. Не могу передать,
Питер, что я пережила. Я решила, что лучше не сопротивляться, во всяком
случае, до того, как он набросится на меня. Я все еще думала, что смогу
убедить его остановиться... потому что он был таким кротким, когда я не
перечила ему. Он сел на кровать рядом со мной. "Лежите тихо", - И начал
вытирать мне лицо мокрым полотенцем. Нежно и ласково. А затем плечи,
руки... тело, сбитые в кровь ноги. И все время нашептывал: "Видите, я не
хочу причинять вам боль... я хочу нравиться вам, любить вас я хочу..."
И все-таки мне казалось, что я смогу как-то вразумить его. Я пыталась
объяснить ему, как ребенку, что не могу вызвать в себе эти чувства, потому
что полумертва от страха. Он слушал внимательно, с напряженным лицом, вроде
бы вникая в смысл моих слов. А слушая, продолжал поглаживать меня, и я едва
сдерживалась, чтобы не закричать. "Торопиться нам ни к чему", - кивнул он.
Затем спросил, нравится ли мне музыка, и я ответила, что да. Только для
того, чтобы хоть как-то отвлечь его. В это трудно поверить, но он взял с
комода гитару, сел на стул и запел. Старые песни - "Молли Мэлони", "Блутейл
флай" и тому подобное. Он обхаживал меня, Питер! А я хвалила и поощряла
его, потому что, играя на гитаре, он не мог прикоснуться ко мне. Он пел и
пел, но я знала, что все это лишь затяжка времени. И не находила выхода.
Наконец он положил гитару на комод, пересел на кровать, и я вновь ощутила
на себе эти ужасные, мягкие руки. "Видите, я не хочу причинять вам боль. Но
аде могу долго ждать, Линда, вы это понимаете, не так ли?"
Тут я сжалась в комок. Взмолилась. Повторяла снова и снова, что этого
не будет, не должно быть. И его глаза похолодели. В них я увидела не
злость, но жестокое разочарование. Без единого слова он встал и вышел из
комнаты, заперев за собой дверь. Я села, дрожа от ужаса. Скажите, Питер,
что заставляет женщину обожествлять свое тело? Осознание того, что
надругательство над ним уничтожает душу?
Питер промолчал. Он думал о своей ноге и о тех долгих месяцах, когда
считал себя объектом насмешки. Кому охота ощущать себя увечным. Тот же
страх испытала и Линда.
- Я ждала неизбежного, - продолжала Линда. - Я спросила себя, не
отдаться ли ему добровольно, чтобы по возможности избежать боли, и чуть не
задохнулась от отвращения. Пойти на это я не могла, ни за что на свете.
Джорджи вернулся, запер за собой дверь. Он принес карандаш для век,
тушь, помаду, румяна. Сел на кровать. "Если не вы, пусть будет кто-то
другая", - сказал он.
Сначала я не поняла, о чем он говорит. А потом он... занялся моим
лицом. Наложил тени на веки, румяна - на щеки, помаду - на губы, тушь - на
ресницы. Я не сопротивлялась. Все что угодно, лишь бы занять его. Закончив,
он взял меня за руку, поднял с кровати. Нежность исчезла. Он потащил меня в
ванную, к зеркалу над раковиной. "Смотрите! - он подтолкнул меня к зеркалу,
чтобы я увидела, в какую нелепую маску превратилось мое лицо. - Видите,