"Эдит Пиаф. Моя Жизнь " - читать интересную книгу автора

Тонкий, обворожительный, с печальным взглядом. Это был знаменитый
велосипедист, я предпочитаю скрыть его имя, чтобы уберечь от пересудов его
семью, его детей.
Однажды вечером он сказал: "Я люблю тебя. Я знаю, что это неразумно,
потому что женат. Но я все время думаю о тебе".
Я тоже его любила. Мы, конечно, стали любовниками. Но эта новая любовь
не принесла мне радости. Мой чемпион не мог прийти ни к какому решению.
Он боялся причинить боль своей жене, но не хотел жертвовать и мной.
Поэтому он вернулся к ней, когда я уехала в турне, и сейчас же оставил ее,
когда я возвратилась в Париж.
Но я любила его несмотря ни на что.
Каждое утро, расположившись в своей машине на берегу озера в Булонском
лесу, я смотрела, как мой велосипедист тренируется. Он говорил: "Хорошо!
Катится как клубок!" Я соглашалась. Он говорил о своих соревнованиях, о
передней шестерне, просил подержать хронометр... Меня это не очень занимало,
но мне хотелось ему нравиться. Я делала все, что он хотел.
Но в один прекрасный день полиция постучалась в мою дверь. Классический
случай: чемпион перевез ко мне свои вещи, а его жена подала в суд. Меня
обвинили в укрывательстве. Хотели даже арестовать...
Наш роман принял печальный оборот. Мы могли видеться только тайком,
пробираться, спасаясь от преследования, с поднятыми воротниками по черной
лестнице. Все это так же противно, как и смешно.
Никакая любовь не устоит против столь дешевых трюков. И наша постепенно
истощилась. Как раз в это время мне позвонил Жак Пиллс.
Это было в мае 1952 года после его возвращения из Соединенных Штатов.
Жак сказал: "Я написал для тебя песенку, послушай ее".
Его пианист, никому неизвестный в то время Жильбер Беко, уселся за
рояль, и Пиллс спел: "Я втрескался в тебя..."
Песенка мне понравилась. В течение двух недель Пиллс приходил ко мне
репетировать. Между делом мы разговаривали, рассказывая каждый о себе. И
опять я влюбилась!
На этот раз я думала: "Вот оно! Я нашла любовь, которая мне нужна. С
ней я могла бы прожить всю жизнь! Наконец-то муж!"
Но Жак был застенчив, я видела, что он сгорал от желания признаться в
любви. И едва он открывал рот, я ждала: сейчас признается. Но нет, его
адамово яблоко ходило вверх-вниз, он глотал слюну и молчал.
Так длилось две недели. Наконец, прощаясь как-то вечером, он сердито
буркнул: "Я тебя люблю". Не колеблясь, я ответила: "Твою любовь надо
проверить, Жак! Если я попрошу тебя жениться на мне, ты согласишься?"
Жак схватил меня в объятия, захохотал, как мальчишка, и сказал: "Когда
хочешь! Где хочешь!" Я нашла это очаровательным...
Я часто вспоминаю день нашей свадьбы в октябре 1953 года, в Нью-Йорке.
Перед самой церемонией я заметила, что Жак чем-то смущен. Он вздыхал,
вертелся. Я сказала: "Ты что-то от меня скрываешь!"
Стыдливо опустив глаза, Жак признался: "Диду, я тебе солгал".
Я уже предчувствовала катастрофу, уже видела свое счастье,
разлетевшимся в прах, как вдруг, смущаясь, как школьник, застигнутый
врасплох, Жак пробормотал: "Я убавил свой возраст. Я сказал тебе, что мне
тридцать девять, а мне сорок шесть!"
Милый, милый Жак, он уменьшил свои года, чтобы меня обольстить!