"Таисия Пьянкова. Тараканья заимка (Сб. "Время покупать черные перстни")" - читать интересную книгу автора

пущай бы сам Христос пришел об этом заявить, я бы и ему не поверил. Таких,
как она, и в раю-то еще поискать надо. А то, что лопочут о ней дурни,
вроде тебя, так это с досады: чихает она на все ваши любови, чихает и
смеется.
- Твое дело - не верь. И все-таки колдунья она, да такая, что даже бабку
Стратимиху3 вынудила убраться из деревни в тайгу жить, хотя та сама из
ведьм ведьма. Говорят, что Юстинка умеет в какую-то большую сковородку,
будто в омут, с головою нырять и там жить столько, сколько ей
заблагорассудится. А еще я слыхал, у нее сестра объявилась. И тоже ведьма
страшенная. Она даже на люди не показывается, поскольку сотворена из
чистого серебра. Боится, что поймают да загубят. Так вот, ежели Юстинка
умеет будто бы в своей сковороде по небу летать, то сестра ее, или кем там
она ей приходится, имеет такую накидку, которую вместо крыльев распускает
и тоже летит. Ее бабы-грибницы как-то в тайге видали: сидела она будто бы
на кедровой верхушке и орехи лузгала. Понял? Так что насчет Юстинки
подумай как следует. Ну а насчет того, что ежели пришла бы до тебя охота
друзьями себя окружить, родными по духу собратьями, то чем, каким особым
достоинством сумел бы ты их привлечь? Щедротами своими? Так ведь одна
только видимость твоя любого человека до такой тошноты одарит, что
придется бежать на Шиверзово4 болото до бабки Стратимихи - чтобы та испуг
вылила...
А как-то раз Тиша Глохтун до того распоясался, до такой степени оскотинел,
что снял с межоконного в избе простенка тусклое зеркало в облезлой раме,
приложил его тыльной стороною до своего толстенного брюха и надвинулся с
ним, будто воин со щитом, плотнехонько на Корнея. При этом он, прямо
сказать, наступил на брата.
- На, на! Гляди, гляди! Чего глаза-то чубом занавесил? Все одно не спрячут
никакие буйные кудри твоей образины. У тебя ж не лицо, у тебя же черного
мяса кусок. Ну бывают, ну случаются у иных мужиков несносные хари, так те
хоть имеют возможность бородой их прикрыть. А у тебя и такой благодати не
имеется. Ты глянь, глянь на свое рыло. Оно ж у тебя кабаньей щетиной
взялось. Не можешь побрить, так свечкою, что лк, опалил бы. Или бы, как
киргиз, повыщипывал бы. Больно? Мало ли что больно. Кровит? Мало ли что
кровит. А ты потерпи. У меня нутро давно кровит - на тебя смотреть; но я
же терплю. А собратья мои, за которых ты мне шею перепилил, так те
изжалковались, бедные, надо мною, - навешивая зеркало на прежнее место,
маленько не плакал Тиша Глохтун, но продолжал дрожащим голосом:-Они все
спрашивают меня, как я только под одной с тобою крышей спать не боюсь?
- Так что я теперь, - попытался Корней хотя бы немного утихомирить брата,
- виноват я разве, что образ мой настоящий родовым пятном захлестнуло?
Однако же тягловой скотиною не сделался я под моим несчастьем. Чего ж ты
взялся на мне по веселой своей жизни гонять безо всякого стыда? Тебе же
ведь, слава богу, не десять лет. Пора бы и за ум браться. А ты? День ото
дня все безжалостней. Сам же говоришь, что мы своими друг дружке
приходимся. Хорощи свояки - твои кулаки, мои синяки. Мне ради тебя спины
разогнуть некогда. А ты? Ты лучше сам возьми - до зеркала подойдя,
вглядись в себя. Тебе только двадцать осенью будет, а на твоем, на
распрекрасном-то лице, скоро уши и те салом затянет. Столько будешь жрать
да спать, так из тебя скоро вообще... курдюк зубастый случится. Ведь ты же
собирался в люди подняться, мечтал письмоводом земским заделаться. А кем