"Таисия Пьянкова. Чужане" - читать интересную книгу автора

что до воды лететь...
Слова эти каким-то путем дошли до отца Марфы, до Сысоя Рептухи.
Загоревал отец, забедовал пасечник: кому, ежели не ему, знать горячий да
упрямый норов своей дочери. Ой, ой, ой! Можно считать, что потеряна для
жизни Марфа. А Сысой втайне все-таки надеялся на то, что опомнится дочка,
согласится пойти за Ундера. Он хоть - кулебяка с пригаром, да женитьбою,
может, и пообрезался бы. Заторопился Сысой говорить с Марфою, уверять ее:
прав, дескать, Матвей, сто раз прав. Не к чему тебе его дожидаться; вон как
Яков за тобою помирает...
- Вот когда он помрет, да когда я на том свете окажусь, так, может,
тогда мы с ним, встретившись, и потолкуем про венец...
Хорошо ли, плохо ли, а уж что ответила Марфа отцу, то и ответила. И
пришлось Сысою эти самые слова передать Яшке Ундеру, когда меж ними случился
не первый уже о породнении разговор. Однако Ундерова душевная заноза не
столь, видно, была остра, сколь разлаписта. Во всяком случае, не просадила
она насквозь Яшкиного сердца и на землю не выпала от такого полного ему со
стороны Марфы отказа. Она только посильней расшиперилась и самые дурные
струны Яшкиного нутра зацепила. Вот под эту музыку Ундер и запел:
- Эх, ты! Сысой Маркелыч! Отец ты дочери своей или не отец? Воля над
нею твоя или залетного воробья? Вот ты ее, волю свою отцову, и накинь на
причудницу! Силой вынуди Марфу пойти за меня! А дальше? Дальше будет моя
забота, какую упряжь на нее цеплять...
Была ли в ранешной частой приговорке о том, что стерпится-слюбится,
какая-нибудь зачуханная правда? Наверное, была. Разве бы иначе люди на нее
надеялись? Так и Сысою Рептухе ничего другого не оставалось, как только
принять на душу лукавую суть этой народной придумки. Через тяжкие охи, через
долгие Сысоевы вздохи, а все-таки дождался Яков от пасечника согласия на
засылку, до Марфы застоявшихся сватов.
- Чтобы все гляделось как у добрых людей.
А уж Яков давно подобрал на роль свахи самую въедливую, самую упорную
на деревне бабу, Фотинью Толочиху. Об нем, об Толочихином строкоте народ
говорил тогда:
- У-у! Фотька?! Да Фотька станет камыш глодать, а не бросит своего
клоктать...
В подсобники ж к Толочихе напросился ее кум - Сорок Дум об чужом обеде.
Так дразнила деревня Нестора Облого еще с его пацаньих времен. Да и как же
иначе было его обзывать, ежели был он таким прожорою, что и не живал, когда
не жевал...
Вот они оба-два широката, что сват, что сваха - пендюх[4] да
маклаха[5], и настроились на Рептухову медовуху да на Ундеровы щедроты.
Но лишь только солдаты распустили животы, тут она и ударила - боевая
труба! Ни медовать, ни щедровать "распустехам" тем не довелось. Хотя и
умылось им чистехонько, и причесалось им гладехонько, и нарядилось им -
напомадилось, и даже со значением большим выплылось на широкую деревенскую
улицу, да не успелось им комедь сыграть. Только свысока оглядели они путем
еще не подоспевший народ, как вдруг да внезапно, да с неба синего, ясного
полохнула громовая молния! Хлестанула она огневым своим кнутищем не об
заречный дол, не о Спасово угорье, не о Красный бор - грянула об дорогу
деревенскую. Брызнула кустом искр именно туда, куда только что собралась
ступить нарядная пара сватов.