"Иосиф Пилюшин. У стен Ленинграда " - читать интересную книгу автора

лицом на диване, на котором был брошен лыжный костюм старшего сына. Кто-то
тронул меня за ногу. Я не сразу понял кто. Это был Володя, он держал в
ручонке игрушечный пистолет. Показывая пальчиками на окно, малыш твердил
одно и то же: "Бу-бу-бу". Я обнял сына и, прижимая его к груди, заходил по
комнате. А часом позже отнес его в детский дом. Володя не хотел идти к
незнакомой женщине в белом халате, громко плакал и просил:
- Папочка, я хочу домой. Хочу к маме, хочу к маме!
Я поцеловал самое дорогое, что осталось от семьи, и молча вышел на
улицу. А в ушах долго еще звучал голос сына: "К маме! К маме!"


"Ошибка"

Окопная война становилась все тяжелее. Запасных подземных ходов
сообщения для связи передовой с тылами у нас не было: мы перебегали ночью
под огнем вражеских пулеметов. Жизнь усложнилась до предела: не хватало
дров, воды, не было котлов. Ели всухомятку. Люди ослабели. На постах стояли
по часу - в одной шинели выстоять дольше на тридцатиградусном морозе было
очень тяжело. Немецкие пушки засыпали нас снарядами.
Бойцы и командиры мужественно переносили все лишения. Немцы накалывали
целые буханки хлеба на штыки, поднимали их над бруствером своих траншей и
громко кричали:
- Рус! Хлеб кушай! - и с размаху бросали буханки в нейтральную зону.
- Дразнят, сволочи... - Анатолий Григорьев или кто-либо другой
подхватывал штыком рваную ватную куртку и, размахивая ею над траншеей,
кричал: - Эй, гансы, фрицы, берите, пригодится для парада! - И бросал ватник
в нейтральную зону.
- Послушай, Иван! - кричал голос из траншеи немцев. - Обмундирование не
надо, сдавайтесь в плен, все равно с голоду подохнете, а мне пора домой,
жена пишет, соскучилась!
- Сбегай по морозцу, поделись с ней вшами, я разрешаю, - отвечал
Григорьев. Словесная перепалка не умолкала долго.
В один из морозных дней мы с Зиной вели наблюдение за расположением
противника, но безрезультатно. Немцы были очень осторожны, не высовывались
из траншей.
Вечером, когда я вернулся в блиндаж, меня ждала радость: передо мной
стоял Петр Романов, мой фронтовой друг.
- Ты что, Иосиф, не признал меня, что ли? Мы крепко обнялись.
Петя заметно похудел. На левой щеке синел глубокий шрам.
- О многом нужно нам с тобой поговорить, - тихо сказал Романов.
В блиндаж вбежал сержант Андреев и торопливо доложил командиру роты,
который, сидя на корточках возле печки, грел замерзшие руки:
- Товарищ старший лейтенант, к немцам в траншею прибыли свежие силы:
они к чему-то готовятся. Орут словно оголтелые. И будто речь не немецкая.
Круглов взглянул на часы.
- Фашисты еще не раз попробуют прорваться в Ленинград, - сказал старший
лейтенант. - Они видят, как нам трудно, вот и усиливают обстрел, да и жилые
кварталы города не жалеют, думают, что мы сложим оружие и поднимем руки.
Круглов осмотрел присмиревших бойцов и командиров: - Вы, друзья, видите, как
гитлеровцы хлебом нас дразнят? Но на войне сильный не дразнит слабого, а