"Альберт Санчес Пиньоль. Пандора в Конго" - читать интересную книгу автора

живым: ствол этого дерева могли обхватить три человека, взявшись за руки.
После нескольких представлений было решено отправиться дальше. Но
Маркус не хотел уезжать, и в конце концов Мирно пришлось отлупить его как
следует.
- Сам не знаю, почему я не желал слушаться отца, ведь этот дуб был
обычным деревом, - сказал Маркус с легкой усмешкой.
Но мне казалось, я знал, что с ним произошло. Или догадывался об этом.
Возможно, Маркусу пришелся по душе не столько сам дуб, сколько его корни.
Быть может, это дерево пробудило в нем желание оседлой жизни. С
какими-нибудь друзьями, кроме медведя Пепе. С прочной крышей над головой.
Я уже говорил, что жизнь человека такова, какой он сам себе ее
представляет. К этому следовало бы добавить, что людям свойственно придавать
то или иное значение лицам и событиям. После нашей беседы я перечитал свои
записи и обнаружил, что из двух часов общения сорок пять минут Маркус
посвятил рассказу о своей матери и более получаса - о Пепе. Остаток времени
ушел на воспоминания об отце и о событиях семейной жизни - именно в таком
порядке.
- Господа, ваше время истекло.
Сержант Длинная Спина произнес эти слова так, словно объявлял о часе
смертной казни. Гарвей поднялся. До сего момента я не замечал, что цвет его
одежды был неотличим от серого оттенка стен. Я тоже встал из-за стола.
- Мне понравилось беседовать с вами, - сказал Маркус, который теперь и
в самом деле казался более оживленным, чем прежде. - Мне еще никогда не
доводилось так много рассказывать о себе.
Длинная Спина дал указания двум стражникам, которые взяли Маркуса под
руки, вывели его из комнаты и проводили по коридору.
Жестокость сержанта вписывалась в строгие рамки регламента тюрьмы. Он
показался мне безупречным библиотекарем этого хранилища людей, и я решил
вызвать его на разговор.
- Трудно поверить, что его обвиняют в убийстве двух человек, - произнес
я, провожая взглядом Маркуса, удалявшегося по коридору. - Он такой маленький
и чернявый...
Сержант расставлял стулья по местам механическими движениями. Услышав
мои слова, он на секунду остановился. Не снимая рук со спинки стула и не
глядя мне в глаза, он сказал:
- Да. Маленький и черный. Как тарантул.
И продолжил двигать стулья, на которых мы с Маркусом только что сидели.
Если бы Гарвей или Нортон, хотя бы один из них, оказался чуть-чуть
сильнее или, напротив, чуть-чуть слабее другого, я бы бросил это дело в тот
же вечер. Но ни тот ни другой не обладали достаточной силой, чтобы обойтись
без моей помощи. И ни тот ни другой не были настолько слабы, чтобы я мог
взять решение на себя, не испытывая угрызений совести, и отказаться от
участия в этом деле, которое казалось обреченным на провал.
Мы склонны считать свои решения результатом серьезных размышлений. А я
думаю, что в первый момент включаются наши чувства, которые воздействуют на
мозг подобно невидимому рычагу. "Меня ведь повесят, не так ли?" Моя беда
была в том, что, выслушав Маркуса, я не мог избавиться от его влияния.
Какой парадокс! Маркус был воплощением слабости, но слабости
несокрушимой. Если бы передо мной оказался обычный заключенный, грубый и
жесткий, готовый бороться за свою жизнь до последнего вздоха, я бы