"Альберт Санчес Пиньоль. Пандора в Конго" - читать интересную книгу автора

предоставил ему возможность решать проблемы собственными силами. Но передо
мной возникал образ ребенка, который сражается с волнами тифона. А утопающих
не спрашивают, виновны они или нет, - им просто протягивают руку.
Что касается Нортона, то его уязвимость была следствием слабости не
характера, а скорее его положения. Он сам признался в том, что оно было
отчаянным. Это подтверждалось и тем, что адвокат обратился ко мне за
помощью. Нортон не просил меня написать книгу, он хотел, чтобы я исследовал
неизвестную землю и составил карту. Ему предстояло истолковать результаты
глазами юриста. Таким образом могли проступить скрытые линии, которые
свидетельствовали бы в пользу Гарвея.
Записать нашу первую беседу оказалось делом несложным. Как я уже
говорил, Маркус имел право всего на два часа свидания один раз в две недели.
Это означало, что я целых пятнадцать дней мог редактировать текст, созданный
в результате нашего разговора. После того ритма работы, к которому меня
вынуждали произведения доктора Флага, эта задача представлялась сущей
ерундой. Первую главу я умудрился даже переписать пять раз, чтобы
отшлифовать стиль.
На моей манере письма все еще сказывались приобретенные за последнее
время штампы. По инерции, не отдавая себе в том отчета, я отредактировал
текст первый раз, исправно выполняя нормы Флага. Но потом у меня вдруг
открылись глаза. Флаг принадлежал истории, доктора Лютера Флага больше не
существовало. И я позволил себе с непередаваемым чувством удовлетворения
уничтожить дюжины ненужных прилагательных.
Каждое зачеркнутое прилагательное было личной местью. Я вспоминаю, как,
вооружившись красным карандашом, я убивал одно прилагательное за другим; мой
смех раздавался по всему пансиону.
- Томми, дружок, что ты там делаешь у себя в комнате? - спросил меня
однажды Мак-Маон.
- Рву цепи, господин Мак-Маон, рву цепи! - был мой ответ.
В любом случае, мое профессиональное удовлетворение писателя было
обратно пропорционально надеждам, которые я возлагал на свое произведение.
Если оно и представляло какой-то интерес, если и передавало какие-то
чувства, то лишь потому, что я абсолютно иррационально испытывал симпатию к
главному герою. Чего хотел добиться Нортон, заказав написать слезливую
историю, похожую на самые слабые произведения Диккенса? Разжалобить суд?
Молить о снисхождении общества? Если бы судьи сочувствовали подсудимым,
тюрьмы были бы пусты, а они забиты до отказа. Говорят, что правосудие
освещает цивилизацию, как яркое солнце. Пусть так. Но говорят также, что от
солнца нечего ждать слез.
Когда нам приходится сталкиваться с трагедией гибели человека, даже
если мы способны занять совершенно бесстрастную позицию, перед нами встает
неразрешимая дилемма: убийца имеет возможность защищаться, а его жертвы -
нет. Мной овладело желание действовать. Пусть мне не удастся вернуть к жизни
Уильяма и Ричарда Краверов, но я могу выслушать какого-нибудь человека,
близкого жертвам. Что могло мне помешать нанести визит герцогу Краверу?
... Добиться беседы с герцогом оказалось проще, чем я ожидал. Я
попросил о встрече по телефону, и через неделю уже стоял перед решеткой
ворот.
Резиденцией герцогу служила старинная усадьба в двадцати милях к северу
от Лондона. С точки зрения современной моды там, вероятно, было чересчур