"Алексей Феофилактович Писемский. Люди сороковых годов" - читать интересную книгу автора

тот отдал ему свое ружье. Полковник поморщился, поежился, но махнул рукой и
отдал. Павел с тех пор почти каждый день начал, в сопровождении Титки и
Куцки, ходить на охоту. Охотником искусным он не сделался, но зато привык
рано вставать и смело ходить по лесам. Каких он не видал высоких деревьев,
каких перед ним не открывалось разнообразных и красивых лощин! Утомившись,
он очень любил лечь где-нибудь на траве вверх лицом и смотреть на небо. И
вдруг ему начинало представляться, что оно у него как бы внизу, - самые
деревья как будто бы растут вниз, и вершины их словно купаются в воздухе, -
и он лежит на земле потому только, что к ней чем-то прикреплен; но
уничтожься эта связь - и он упадет туда, вниз, в небо. Павлу делалось при
этом и страшно, и весело...
В нынешнее лето одно событие еще более распалило в Паше охотничий
жар... Однажды вечером он увидел, что скотница целый час стоит у ворот в
поле и зычным голосом кричит: "Буренушка, Буренушка!.."
- Что ты кричишь? - спросил ее Павел.
- Буренушки, батюшка, нет; не пришла, - отвечала та.
Потом он видел, что она, вместе с скотником, ушла в лес. Поутру же он
заметил, что полковник сидел у окна сердитым более обыкновенного.
- Что вы, папаша, такой? - спросил он его.
- Да, вон корова пропала, лучшая, шельмы этакие! - отвечал полковник.
Вскоре после того Павел услышал, что в комнатах завыла и заголосила
скотница. Он вошел и увидел, что она стояла перед полковником, вся
промокшая, с лицом истощенным, с ногами, окровавленными от хождения по лесу.
- Что, нашла корову? - спросил ее Павел.
- Нашла, батюшка, нашла; зверь ее, голубушку, убил, - отвечала скотница
и залилась горькими слезами.
- Шельмы этакие! - повторил опять полковник, сердито взмахнув на
скотницу глазами.
- Только что, - продолжала та, не обращая даже внимания на слова барина
и как бы более всего предаваясь собственному горю, - у мосту-то к Раменью
повернула за кустик, гляжу, а она и лежит тут. Весь бочок распорот, должно
быть, гоны двои она тащила его на себе - земля-то взрыта!
- Медведь это ее убил? - спросил Павел с разгоревшимся взором.
- Он, батюшка!.. Кому же, окромя его - варвара!.. Я, батюшка, Михайло
Поликарпыч, виновата уж, - обратилась она к полковнику, - больно злоба-то
меня на него взяла: забежала в Петрушино к егерю Якову Сафонычу. "Не
подсидишь ли, говорю, батюшка, на лабазе{15}; не подстрелишь ли злодея-то
нашего?" Обещался прийти.
- Нечего уж теперь стрелять-то; смотреть бы надо было хорошенько! -
возразил ей мрачно полковник.
- Николи, батюшка, николи они в эту трущобу не захаживали! - убеждала
его скотница и потом, снова обливаясь слезами и приговаривая: - "Матушка,
голубушка моя!" - вышла из комнат.
Но вряд ли все эти стоны и рыдания ее не были устроены нарочно, только
для одного барина; потому что, когда Павел нагнал ее и сказал ей: "Ты скажи
же мне, как егерь-то придет!" - "Слушаю, батюшка, слушаю", - отвечала она
ему совершенно покойно.
Егеря, впрочем, когда тот пришел, Павел сейчас же сам узнал по
патронташу, повешенному через плечо, и по ружью в руке.
- Ты на медведя пришел? - спросил он его с любопытствующим лицом.