"Алексей Феофилактович Писемский. Масоны" - читать интересную книгу автора

называемый "Архей" - сила жизни, и вот вы этой жизненной силой и продолжаете
жить, пока к вам не возвратится душа... На это есть очень прямое указание в
нашей русской поговорке: "души она - положим, мать, сестра, жена, невеста -
не слышит по нем"... Значит, вся ее душа с ним, а между тем эта мать или
жена живет физическою жизнию, - то есть этим Археем.
- Вот что, - понимаю! - произнесла Людмила и затем мельком взглянула на
Ченцова, словно бы душа ее была с ним, а не с Марфиным, который ничего этого
не подметил и хотел было снова заговорить: он никому так много не высказывал
своих мистических взглядов и мыслей, как сей прелестной, но далеко не
глубоко-мыслящей девушке, и явно, что более, чем кого-либо, желал посвятить
ее в таинства герметической философии.
Кадриль, однако, кончилась, и за ней скоро последовала мазурка, которую
Ченцов танцевал с Людмилой и, как лучший мазурист, стоял с ней в первой
паре. Остроумно придумывая разные фигуры, он вместе с тем сейчас же принялся
зубоскалить над Марфиным и его восторженным обожанием Людмилы, на что она не
без досады возражала: "Ну, да, влюблена, умираю от любви к нему!" - и в то
же время взглядывала и на стоявшего у дверей Марфина, который, опершись на
косяк, со сложенными, как Наполеон, накрест руками, и подняв, по своей
манере, глаза вверх, весь был погружен в какое-то созерцательное состояние;
вылетавшие по временам из груди его вздохи говорили, что у него невесело на
душе; по-видимому, его более всего возмущал часто раздававшийся громкий смех
Ченцова, так как каждый раз Марфина при этом даже подергивало. Наконец
Ченцов вдруг перестал зубоскалить и прошептал Людмиле серьезным тоном:
- Завтра maman ваша уедет в монастырь на панихиду?
- Да, - отвечала она.
- А сестры ваши тоже?
- Да.
- Но вы?
- Я дома останусь!
- Можно приехать к вам?
- Можно! - Это слово Людмила чуть-чуть уж проговорила.
С самого начала мазурки все почти маменьки, за исключением разве
отъявленных картежниц, высыпали в залу наблюдать за своими дочками. Все они,
по собственному опыту, знали, что мазурка - самый опасный танец, потому что
во время ее чувства молодежи по преимуществу разгораются и высказываются.
Наша адмиральша, сидевшая до этого в большой гостиной и слегка там, на
основании своего чина, тонировавшая, тоже выплыла вместе с другими матерями
и начала внимательно всматриваться своими близорукими глазами в танцующих,
чтобы отыскать посреди их своих красоточек, но тщетно; ее досадные глаза,
сколько она их ни щурила, кроме каких-то неопределенных движущихся фигур,
ничего ей не представляли: физическая близорукость Юлии Матвеевны почти
превосходила ее умственную непредусмотрительность.
- Где Людмила танцует? - спросила она, не надеясь на собственные
усилия, усевшуюся рядом с ней даму, вся и все, должно быть, хорошо видевшую.
- Вон она!.. Вон с Ченцовым танцует! - объяснила ей та.
- Вижу, вижу!.. - солгала ничего не рассмотревшая адмиральша. - А
Сусанна?.. - расспрашивала она соседку.
- Да я, мамаша, здесь, около вас!.. - отозвалась неожиданно Сусанна, на
всех, впрочем, балах старавшаяся стать поближе к матери, чтобы не заставлять
ту беспокоиться.