"Алексей Феофилактович Писемский. Сочинения Н.В.Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Часть вторая." - читать интересную книгу автора

направление, которое я иначе не могу назвать, как направлением
напряженности, стремлением сказать больше своего понимания - выразить
страсть, которая сердцем не пережита, - словом, создать что-то выше своих
творческих сил. В это-то время стал являться в печати Гоголь с своими
сказками, и нельзя сказать, чтоб на первых его опытах, свежих и оригинальных
по содержанию, не лежало отпечатка упомянутой мною напряженности. Стоит
только теперь беспристрастно прочитать некоторые описания природы, а еще
больше - описания молодых девушек{524}, чтоб убедиться в этом. При
воссоздании природы, впрочем, он овладел в позднейших своих произведениях
приличною ему силою. Степи и сад Плюшкина, например, представляют уже
высокохудожественные картины; но при создании любезных ему женских типов
великий мастер никогда не мог стать к ним хоть сколько-нибудь в нормальное
отношение. Это - фразы и восклицательные знаки при обрисовке их наружности,
фразы и восклицания в собственных речах героинь. Кто, положа руку на сердце,
не согласится, что именно таковы девушки в его сказках: пылкая полячка в
"Тарасе Бульбе", картинная Аннунциата{525} и, наконец, чудо по сердцу и еще
большее чудо по наружности - Улинька. Точно то же потом бесплодное усилие
чувствуется и в создании нравственно здоровых мужских типов: государственный
муж и забившийся в глушь чиновник в "Театральном разъезде" ученически слабы
по выполнению{525}. Никак нельзя сказать, чтоб в задумываний всех этих лиц
не лежало поэтической и жизненной правды, но автор просто не совладел с
ними. Снабдив их идеей, он не дал им плоти и крови. Эта слабость и
фальшивость тона при представлении правой стороны жизни сторицею выкупались
силою другого тона, извнутри энергического, несокрушаемо-правдивого,
исполненного самым задушевным смехом, с которым Гоголь, то двумя - тремя
чертами, то беспощадным анализом, рисует левую сторону, тоном, из которого
впоследствии вышла первая часть Мертвых душ.
Вот почему, мне кажется, Пушкин, как чуткий эстетик, с такой полной
симпатией встретил Нос - рассказ, по-видимому, без мысли, без понятного даже
сюжета, но в котором он видел начало нового направления, чуждого его
направлению, однако ж столь же истинного, столь же прочного, и это
направление было юмор, тот трезвый, разумный взгляд на жизнь, освещенный
смехом и принявший полные этою жизнью художественные формы, - юмор, тон
которого чувствуется в наших летописях, старинных деловых актах, который
слышится в наших песнях, в сказках, поговорках и в перекидных речах народа,
и который в то же время в печатной литературе не имел права гражданства до
Гоголя. Кантемир, Фонвизин, Грибоедов были величайшие сатирики, но и только.
Они осмеивали зло как бы из личного оскорбления, как бы вызванные на это
внешними обстоятельствами. Первые два карают необразование и невежество,
потому что сами были люди, по-тогдашнему, образованные; последний выводит
фальшивые, пошлые, предрассудочные понятия целого общественного слоя, потому
что среди них был всех умнее и получил более серьезное воспитание. Но уж
гораздо иную единицу для промера, гораздо более отвлеченную и строгую
встречаем мы у Гоголя. Настолько поэт, насколько философ, настолько сатирик
и, если хотите, даже пасквилист, насколько все это входит в область юмора,
он первый устремляет свой смех на нравственные недостатки человека, на
болезни души. Если б Недорослей, Бригадиров, Фамусовых, Скалозубов поучить и
пообразовать, то, кажется, авторы и читатели помирились бы с ними. Но
Ноздрев, Подколесин, Плюшкин, Манилов и другие страдают не отсутствием
образования, не предрассудочными понятиями, а кое-чем посерьезнее, и для