"Алексей Феофилактович Писемский. Сочинения Н.В.Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Часть вторая." - читать интересную книгу автора

исправления их мало школы и цивилизации. Сатирическое направление Кантемира,
Фонвизина, Грибоедова, как бы лично только им принадлежащее, кончилось со
смертью их; но начало Гоголя, как более в одном отношении общечеловечное, а
с другой стороны, более народное, сейчас же было воспринято и пошло в
развитии образовавшеюся около него школою последователей. Вот в чем состоит
огромное превосходство Гоголя перед всеми предшествовавшими ему комическими
писателями, и вот почему он один, по преимуществу, может быть назван
юмористом в полном значении этого слова. До какой степени эта прирожденная
способность была велика в нем, можно судить из прогресса его собственных
произведений. Начав, между прочим, с чудаков Ивана Ивановича и Ивана
Никифоровича, страдающих наклонностью к тяжбам, он возвышается до
благородной, нравственно-утонченной, но все-таки болеющей личности
Тентетникова; но, кроме того, посмотрите, сколько из этой истинной силы
поэта вытекло внешних художественных форм, которые созданы Гоголем: он
первый вводит типические характеры, трепещущие жизнью; он первый дает
типический язык каждому типу. Как ни верны в своих монологах лица комедии
Фонвизина и Грибоедова, а все-таки в складе их речи чувствуется
сочинительство, книжность; даже и тени этого не встречаете вы в разговорном
языке большей части героев Гоголя: язык этот бьет у них живым ключом и
каждым словом обличает самого героя. Не оскорбляя упреком драгоценной для
меня, как и для всех, памяти великого писателя, я не могу здесь не выразить
сожаления, как он сам, сознавая, конечно, в себе эту творческую способность,
не оперся исключительно на нее при своих созданиях. И чем более припоминаешь
и вдумываешься в судьбу его произведений, в его эстетические положения,
наконец, в его письма, в признания, тем более начинаешь обвинять не столько
его, сколько публику, критику и даже друзей его: все они как бы сообща, не
дав себе труда подумать об истинном призвании, значении этого призвания и
средствах поэта, наперерыв старались повлиять на его впечатлительную душу,
кто мыслью, кто похвалою, кто осуждением, и потом, говоря его же выражением,
напустив ему в глаза всякого книжного и житейского тумана{527}, оставили на
распутьи...
Немногие, вероятно, из великих писателей так медленно делались
любимцами массы публики, как Гоголь. Надобно было несколько лет горячему, с
тонким чутьем критику, проходя слово за словом его произведения,
растолковывать их художественный смысл{527} и ради раскрытия этого смысла
колебать иногда даже пристрастно устоявшиеся авторитеты{527}; надобно было
несколько даровитых актеров{527}, которые воспроизвели бы гоголевский смех
во всем его неотразимом значении; надобно было, наконец, обществу
воспитаться, так сказать, его последователями, прежде чем оно в состоянии
было понять значение произведений Гоголя, полюбить их, изучить и разнять,
как это есть в настоящее время, на поговорки. Но прежде чем устоялось, таким
образом, общественное мнение, сколько обидного непонимания и невежественных
укоров перенес поэт! "Скучно и непонятно!" - говорили одни. "Сально и
тривиально!" - повторяли другие, и "Социально-безнравственно!" - решили
третьи. Критики и рецензенты почти повторяли то же{527}. Одна газета,
например, стоявшая будто бы всегда за чистоту русского языка, неприлично
бранилась{527}; другой журнал, куривший фимиам похвал драмам Кукольника,
называл творения Гоголя пустяками и побасенками{527}. Даже и тот критик,
который так искренно всегда выступал к ободрению Гоголя, даже и тот, в
порыве личного увлечения, открыл в нем, по преимуществу,