"Алексей Феофилактович Писемский. Сочинения Н.В.Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова, или Мертвые души. Часть вторая." - читать интересную книгу автора

социально-сатирическое значение, а несколько псевдопоследователей как бы
подтвердили эту мысль{527}. Между тем друзья, в искренности которых мы не
смеем сомневаться, влияли вряд ли еще не к худшему: питая, под влиянием
очень умно составленных лирических отступлений в первой части "Мертвых душ",
полную веру в лиризм юмориста, они ожидали от него идеалов и поучений{527},
и это простодушное, как мне всегда казалось, ожидание очень напоминало собой
доброе старое время, когда жизнь и правда были сама по себе, а литература и,
паче того, поэзия сама по себе, когда вымысел стоял в творчестве на первом
плане и когда роман и повесть наивно считались не чем иным, как приятною
ложью. При таких эстетических требованиях создать прекрасного человека было
нетрудно: заставьте его говорить о добродетели, о чести, быть, пожалуй,
храбрым, великодушным, умеренным в своих желаниях, при этом не мешает, чтоб
и собой был недурен, или, по крайней мере, имел почтенную наружность, - вот
вам и идеал, и поучение! Но для Гоголя оказалась эта задача гораздо труднее:
в первой части "Мертвых душ", объясняя, почему им не взят в герои
добродетельный человек, он говорит:
"Потому, что пора наконец дать отдых добродетельному человеку, потому
что праздно вращается на устах слово: добродетельный человек, потому что
обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не
ездил на нем, понукая и кнутом и чем ни попало; потому что изморили
добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели,
а остались только ребра и кости вместо тела; потому что лицемерно призывают
добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека"
(стр. 431 первой части "Мертвых душ").
В этих словах вы сейчас видите художника-критика, который в то же
время, с одной стороны, как бы испугавшись будто бы бессмысленно грязного и
исключительно социально-сатирического значения своих прежних творений, а с
другой - в стремлении тронуть, по его же словам, доселе не тронутые еще
струны, представить несметное богатство русского духа, представить мужа,
одаренного божественными доблестями, и чудную русскую деву{528}, какой не
сыскать нигде в мире, со всею дивною красотою женской души, всю составленную
из великодушного стремления и самоотвержения, - словом, снедаемый желанием
непременно сыскать и представить идеалы, обрекает себя на труд упорный,
насильственный.
"Мне хотелось (высказывает он потом в своей "Исповеди"), чтобы, по
прочтении моего сочинения, предстал, как бы невольно, весь русский человек,
со всем разнообразием богатств и даров, доставшихся на его долю,
преимущественно перед другими народами, и со всем множеством тех
недостатков, которые находятся в нем также преимущественно перед всеми
другими народами. Я думал, что лирическая сила, которой у меня был запас,
поможет мне изобразить так эти достоинства, что к ним возгорится любовью
русский человек, а сила смеха, которого у меня также был запас, поможет мне
так ярко изобразить недостатки, что их возненавидит читатель, если бы даже
нашел их в себе самом. Но я почувствовал в то же время, что все это возможно
будет сделать мне только в таком случае, когда узнаю очень хорошо сам, что
действительно в нашей природе есть достоинства и что в ней действительно
есть недостатки. Нужно очень хорошо взвесить и оценить то и другое и
объяснить себе самому ясно, чтобы не возвести в достоинство того, что есть
грех наш, и не поразить смехом вместе с недостатками нашими и того, что есть
в нас достоинство" (стр. 262 "Авторской Исповеди").