"А.Пятигорский. Вспомнишь странного человека." - читать интересную книгу автора

неожиданно: "Ваш визит только приблизил конец, которого
я равно не желаю и не страшусь. Вы человек из мира, мне
совсем не знакомого. Я даже не вполне уверен, что такой
мир вообще существует. Но и это мое суждение
сомнительно, ибо как можем мы судить о людях из чужих
миров? Не забавно ли, что некоторые из моих
современников по десятым годам вполне серьезно считали
меня агентом преисподней, а Михаила Ивановича -
агентом Интеллидженс Сервис. Так им, видимо, было легче
думать. Но, говоря о конце и совсем уже о другом мире, -
он очень мягко улыбнулся, - я желал бы умереть, обнимая
двух женщин - Машеньку и еще одну даму, которая
умерла сорок три года назад. Она часто зовет меня оттуда, а
я все не иду". - "Предатель", - сказала Мария
Николаевна, хотя было непонятно, потому ли он предатель,
что изменяет ей с мертвой соперницей, или потому, что не
спешит к последней. "А вас не тянет туда порой?" Когда я
признался, что пока - нет, то он заметил, что это оттого,
что пока там у меня никого нет. "Она-то все зовет меня,
уговаривает. Приходи, говорит, скорее, я жду, а то ведь так
изменишься, что я тебя и не узнаю. А я думаю: ведь если бы
я тогда молодым к ней ушел, то потом Машенька там меня
бы не узнала. Когда я спрашиваю себя, отчего меня никогда
не привлекали занятия сверхъестественным, ответ совсем
прост: оттого, что все и здесь кажется мне
сверхъестественным или, во всяком случае, не совсем
естественным". Так мы расстались.
Нет, даже сверхъестественная встреча в магоновском
доме, хотя и доставила мне огромное удовольствие, не
объяснила главного - и не только в отношении Вадима
Сергеевича, но и, в первую очередь, в отношении меня
самого. Вместо ответа я получил еще одну метафору. Да и
стоило ль вообще ввязываться ради тривиальнейшего из
решений: просто оказывается, что человек может прожить
как хочет семьдесят лет. Ну а потом, когда больше не
может, начинает (!) жить по-другому. А предательство? Ну,
это зависит в конечном счете от взгляда со стороны или -
как любил говорить покойный Александр Александрович
Реформатский, когда его спрашивали, сколько раз он был
женат, - "это как посмотреть".
Но так или иначе, а шлепяновскую концепцию
изменения схемы жизни пришлось "отревизовать", так
сказать. То есть сама по себе она все еще казалась мне
убедительной, но только как форма, в которую облекается
осознание человеком себя и своих обстоятельств. Само же
осознание, как только к нему прорвешься, оказывается
безнадежно другим. Главное, в чем я стал сомневаться
после усладительной встречи с первым из моих героев в
больничном закутке Марии Николаевны, это -
"действовательность" почти уже отождествленного Вадима