"Александр Пятигорский. Ублюдок империи (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

в болезнь, точнее - в одну из болезней, развившихся у него к этому времени.
Однажды он остался в школе после уроков, чтобы "довывести" уравнение
Максвелла, для чего ему была нужна большая доска. Он с утра не ел, его
немного тошнило, но идти домой не хотелось. Из-за скрипа мела по доске он
слишком поздно услышал легкие шаги и, обернувшись, увидел Сенема, совсем еще
молодого преподавателя математики в десятом классе (сам он был в девятом).
Он удивился и очень тихо сказал: "Если вам нужен класс, то я готов его
немедленно освободить". (Про себя подумав: "Чего он от меня хочет, этот
прозский выродок?") Сенем, помедлив, сказал: "Мне не нужен класс. Давай
поговорим, если, конечно, у тебя есть время". Скела сказал: "Чего ты от меня
хочешь, прозский выродок?" Голос у него звенел, как у подростка после первой
поебки. Сенем улыбнулся, сел на парту, закурил и, пуская серо-голубые
колечки дыма, ответил низким бархатистым голосом, мягко убеждающим и полным
веры в абсолютный смысл дела или разговора, затеянного его хозяином:
"Во-первых, ты не прав, называя меня прозским выродком, - во мне нет ни
капли прозской крови, как, впрочем, и юэльской. Во-вторых, ты чудовищно
невежлив, называя меня выродком. Даже если это и правда, людям неприлично
напоминать об их врожденных недостатках. В-третьих, твоя невежливость
особенно отвратительна из-за того, что ты считаешь, что твое положение
школьного гения дает тебе право быть невежливым. В-четвертых, у тебя ошибка
в левой части раскладки, и если бы я ее не заметил, ты бы промудохался здесь
еще добрых два часа".
Все, что было после этого, произошло сразу и само собой, как нередко
случается. Он у Сенема, пьет водку с ним, с его совсем еще молодой теткой и
какой-то девушкой. Он кричит: "Да будут прокляты прозы, юэли и все говно,
которое они говорят друг о друге и о самих себе!" Он в другой комнате с
теткой Сенема, пытается сзади расстегнуть ей платье. Она просит, чтоб он
лучше снял свои тесные школьные брюки и в остальном положился на нее. Утром
она для всех готовит крепчайший кофе и омлет. Все - она, разговоры, крики,
водка, сигареты - в первый раз в жизни.
Странно, но это революционное, казалось бы, событие не оказалось для
него началом новой жизни, не стало точкой, с которой началось новое
осознание им самого себя, точнее, тем моментом, от которого много позднее
началось движение мысли назад. Эпизод с Сенемом и непосредственно
последующие за ним события не разрушили герметичность его существования.
Скорее, они даже усилили эту герметичность, придав ей ту форму, в которой
существование сделалось человечески возможным. Иначе он бы не выдержал.
Страна плавно катилась по волнам деталаканизации, незаметно снижая
скорость и порою настолько замедляя движение, что остановись она тогда, то
едва ли сама бы это заметила. Еще раз враги превратились в друзей, а друзья
во врагов, чтобы навсегда исчезнуть из живой памяти, - лишь серые пятна
параграфов официальных учебников, которых давно никто уже не читал, да,
впрочем, и не писал тоже. Современная история кончилась, а старая
оборвалась, не успев кончиться, и теперь ждала наступления следующей великой
эпохи, которая подберет оборванные концы незавершенного прошлого и станет их
связывать с новым выдуманным настоящим в узлы лжи, подлости и предательства.
Следующие три года Скела провел практически в постели тетки Сенема,
покидая ее, только когда надо было сдать очередной зачет или экзамен в
университете. Иногда он забегал домой, где его отсутствие ощущалось все
меньше и меньше. Отец постепенно умирал. Когда раз Скела случайно оказался в