"Александр Пятигорский. В другой компании (Рассказы и сны)" - читать интересную книгу автора

рисунке жестов, в выражении лиц, хотя с сюжетом, кажется, все было
правильно. О, как я прыгал и извивался между ними, стремясь упредить в моей
памяти каждое их слово и движение, но всякий раз попадал в зазор, в прореху
между "есть" и "было" происходящего. Как если бы во всем возникало какое-то
смещение, за которым я был не в силах уследить.
Режиссер-шизофреник, я изнывал, упиваясь своей игрой ими и зная, что
исход предрешен все равно и что доступна наконец эфемерная свобода, которая
только тогда и есть, когда цель не отделена во времени от ее достижения.
Выживший из ума суфлер, я нашептывал им полузабытые мною слова стертых от
употребления строк давно переигранной пьесы, радуясь неизбежности их ошибок
и не огорчаясь тщетности моих подсказок, уже ничего не могущих изменить.
Был ли я также и актером, как сам заявил об этом вначале? Был, мне
кажется, но не как сам я. Как труп, может быть, хотя в такой ситуации
мертвого едва ли отличишь от живого. Или я был двойником того, кого видел в
потертых вельветовых штанишках, застегивающихся под коленом на пуговицу, в
спущенных чулках, бархатной курточке и белой рубашке с темно-малиновым в
голубую крапинку галстуком.
Я почти умирал там, в кафе "Трентино", когда вынырнул на поверхность
стылого и мокрого лондонского вечера. В столовой Юрика было жарко натоплено.
Через месяц после моего полуспиритического сеанса соло в кафе
"Трентино" они прилетели в Лондон для встречи со мной и друг с другом.
Юрик - Юрий Павлович, маленький, изящный, директор Института химии нефти в
Москве, в туфлях Гуччи и в неописуемом галстуке от Диора или еще чего-нибудь
в этом роде, - тщательно протирал салфеткой рюмки, бокалы и стаканы. Он еще
попросил официанта сменить воду в графине. Малашка, выросший чуть не вдвое с
нашей последней встречи, с круглым припухшим лицом, красными щечками и
редкими седыми волосами над детским лбом, долго не мог пристроить свои
огромные ноги под низким столиком в ресторане "Спен", куда я их пригласил
для встречи, первой за 45 лет. Друг с другом они тоже не виделись лет
двадцать; Малашка эмигрировал в Аргентину вместе с семьей своей второй
жены-еврейки в 1973 году. На мой вопрос: "Чем ты сейчас занимаешься,
старик?" - он скромно и точно ответил: "Я случайно за очень короткий срок
сделался миллионером, и теперь мое постоянное занятие - это не переставать
им быть. Тебе, наверное, это будет трудно понять, Косой (мое дворовое
прозвище)". У Малашки был слюнявый рот, как в детстве. Он был одет в
выцветшую джинсовую пару, ярко-зеленую рубашку с расстегнутым воротом и
рваные желтые спортивные ботинки. Юрик рассказал о своем втором инфаркте с
реанимацией в Кремлевке. "Третьего я не переживу, мне осталось самое большее
года два. Это у меня от матери, она умерла от миокардита в 53 года. А ты,
Косенький, еще будешь в мой гроб хуем гвозди заколачивать". Принесли
шампанское и черепаховый суп.
"Перейдем к делу". Юрик всегда был человеком дела и все организовывал.
В конце войны, когда ему было 16 лет, он блестяще организовал брак своей
сестры Ольги с заместителем министра пищевой промышленности. Наша встреча в
Лондоне тоже была организована им. "К какому делу?" - спросил я. "Перестань
ебать, Косой, - чавкая и брызгая супом на скатерть, сказал Малашка. - Дело -
это та хуйня с Витькой, а?" - "Было бы небезынтересно установить все-таки,
кто его убил, да?" - "Небезынтересно!" Малашка давился от смеха, и я
попросил подошедшего официанта сменить ему салфетку. Юрик заметил, что было
бы неплохо также сменить ему рубашку, джинсы, трусы и носки, и продолжал: