"Андрей Платонов. Московская скрипка" - читать интересную книгу автора

или как?
- Мало ли мне что угодно, - возразил недовольный Сарториус. - Мое
общежитие - весь СССР... Ждите меня к осени, там видно будет...
Оставив консерваторию, Сарториус пошел по магазинам искать себе новую
скрипку. Он их пробовал на звук и на ощущенье материала, но они ему что-то
не нравились, ноты звучали, но не выходили из дерева в пространство.
Бродя по городу далее, Сарториус всюду замечал счастливые, тревожные
или загадочные лица, и они ему казались прекрасными от предположения их
души. Он думал, что дело музыки есть выражение чужой, разнообразной жизни, а
не одной своей, - своей мало, личное тело слишком узко для помещения в нем
предмета, представляющего вечный и всеобщий интерес, а не вечно жить - не
надо. И Сарториус выбирал среди встречных людей, кем ему стать из них, чтобы
узнать чужую тайну для музыки.
Воображение другой души, неизвестного ощущения нового тела на себе не
оставляло его. Он думал о мыслях в другой голове, шагал не своей походкой и
жадно радовался опустевшим и готовым сердцем. Молодость его туловища
превращалась в жадное вожделение ума.
Улыбающийся, скромный Ленин сторожил на площадях и улицах все открытые
дороги свежего, социалистического мира, - жизнь простиралась в даль, из
которой не возвращаются.
Одна миловидная девушка, с которой можно было бы прожить полжизни,
посоветовала Сарториусу съездить на Крестовский рынок - там иногда выносят
инструменты, она сама учится в музыкальном техникуме, только не по классу
скрипки. Сарториус хотел несколько минут превратиться в ее мужа, но прежде
поехал за скрипкой.


2

Крестовский рынок был полон торгующих нищих и тайных буржуев, в сухих
страстях и в риске отчаяния добывающих свой хлеб. Нечистый воздух стоял над
многолюдным собранием стоячих и бормочущих людей, - иные из них предлагали
скудные товары, прижимая их руками к своей груди, другие хищно приценялись к
ним, щупая и удручаясь, рассчитывая на вечное приобретение. Здесь продавали
старую одежду покроя девятнадцатого века, пропитанную специальным порошком,
сбереженную в десятилетиях на осторожном теле; здесь были шубы, прошедшие за
время революции столько рук, что меридиан земного шара мал для измерения их
пути между людьми. В толпе торговали еще и такими вещами, которые навсегда
потеряли свое применение - вроде капоров с каких-то чрезвычайных женщин,
украшений от чаш для крещения детей, сюртуков усопших джентельменов, брелков
на брюшную цепочку, урыльников доканализационного периода и прочего, - но
эти вещи шли среди местного человечества не как необходимость, а как валюта
жесткого качественного расчета. Кроме того, продавались носильные предметы
недавно умерших людей, - смерть существовала, - и мелкое детское белье,
заготовленное для зачатых младенцев, но потом мать, видимо, передумывала
рожать и делала аборт, а это оплаканное мелкое белье нерожденного продавала
вместе с заранее купленной погремушкой.
В специальном ряду продавали оригинальные портреты в красках и
художественные репродукции. На портретах изображались давно погибшие мещане
и женихи с невестами из уездного окружения Москвы; который из них