"Леонид Платов "Летучий голландец" уходит в туман" - читать интересную книгу автора

- Через двадцать минут будет ужин, - учтиво пояснил Рудольф.
Он с удивлением смотрел на Шубина:
- Но что с вами? Вам плохо?.. Рассыльный, поддержи его под руку!
- Не надо.
- Как хотите. Ужин, несомненно, пойдет вам на пользу.
Шубин не был уверен в этом. Ноги его не шли. Наступила реакция после
нервного подъема.
Ну что ж! Не таким, стало быть, будет его последний бой! Не в тесноте
вражеской подводной лодки. Не в дикой свалке на железном полу.
С помощью матроса он с трудом вышел из отсека, тяжело, прерывисто дыша.
Комбинезон противно прилипал к спине, мокрой от пота.


4

На полпути к кают-компании послышались ему звуки музыки. Он удивился и
замедлил шаги. Дверь в одну из кают была приоткрыта. Шубин увидел командира,
который полулежал в кресле, откинув голову.
- Наш гость? - окликнул он, не меняя положения. - Войдите!
Второй раз за этот день переступил Шубин комингс командирской каюты.
Сейчас мог получше рассмотреть ее.
Знакомые подводники, рассказывая ему о тесноте своих помещений, не
очень, впрочем, жаловались на это. "А зачем нам хоромы? - говорили они. -
Было бы где голову приклонить. Сменился с вахты, пришел в свою выгородку,
упал плашмя на койку, и квит! Спи себе, прорабатывай задание командования за
номером 6НС - непробудный сон шесть часов!"
Но эта каюта выглядела гораздо более обжитой. Заметно было желание
создать какой-то уют. На подрагивающей переборке висели акварели, в углу
громоздились книги.
Приглядевшись к портрету Гитлера, Шубин обнаружил, что его пересекала
размашистая надпись - вероятно, дарственная.
На койке стоял маленький портативный патефон. Регулятор громкости был
повернут почти до отказа - музыка была едва слышна.
- Перебираю пластинки, - сказал немец. - Мой лучший отдых. Садитесь,
прошу вас!
Жестом он отпустил рассыльного.
- Пластинок у меня немного, - продолжал подводник, освобождая табуретку
для Шубина. - Зато, смею думать, отборные. Есть Вагнер, Бах, Гендель. Из
иностранцев - Сибелиус. Кстати, я всегда удивлялся, - прибавил он с оттенком
презрения, - как это вы, финны, народ дровосеков, дали миру такого
изысканного композитора.
Он бережно переменил иголку и повернулся к Шубину. Сейчас он был совсем
другим, чем на центральном посту, - каким-то очень тихим, умиротворенным.
- Для Баха всегда меняю иголки, - пояснил он. - О! Эти протяжные,
могучие аккорды! Они разглаживают морщины не только на лице - на душе!
Вслушайтесь. Как хорошо, не правда ли?
Он говорил о том, что музыка - это успокоительная ванна для его нервов,
что в Баха он погружается, как в очищающий и освежающий ручей*. Но Шубин
слушал вполуха - был еще весь во власти пережитого.
______________