10. Крысы прибоя

Пловец был уже на очень большом расстоянии от берега, едва угадывался чёрной точечкой на горизонте. Так что ничего особенно тревожного не было в том, что пунктирная линия его заплыва c какого-то момента больше не прослеживалась. Доплер предложил Лене посмотреть, что он успел набросать в блокноте. Он надорвал нижний край странички, обернул полоску бумаги вокруг шариковой ручки и стал елозить ею вверх-вниз.

— Поздравляю, — сказала Лена, глядя, как чернильный человечек взмахивает руками среди нарисованных волн, — ты вернулся к самому истоку. «Волшебный фонарь» ещё не зажигался...

— И понял я... Что это — не названия картин, не сцены, но разряды матерьялов... И что в душе, в далёкой глубине сидит такой завзятый рисовальщик... И иногда рисует lune de miel...

— Что такое lune de miel?

— Медовый месяц.

— Но ты нарисовал вовсе не его.

— Но я же не завзятый рисовальщик, тот — в глубине души, конечно — это и рисует, что же ещё? А вы так делали в школе? — спросил Доплер, двигая ручкой вверх и вниз, расправляя и сворачивая полоску бумаги, заставляя пловца и дальше плыть в стиле «баттерфляй»...

— Делали. Только картинки были непристойными.

— А. Так это вы рисовали медовый месяц... Четыре чёрненьких чернявеньких чертёнка чертили чёрными чернилами...

— Доплер, мне очень понравился фильм, правда. Я даже не ожидала.

— Спасибо за откровенность...

Накануне они увидели на заборе афишу. Она висела как-то странно, в тени развесистой шелковицы. Лена забрела в тёмный закоулок, чтобы сорвать чёрные ягоды, и заметила там афишу — в кинотеатре бывшего «Литфонда» показывали фильм, название которого — «День» — Лене ничего не говорило. Только когда пошли титры, она поняла, что это что-то из его «наследия»... Но она действительно не ожидала ничего подобного, он ведь сам её уговорил, что всё, что он снимал, не стоит выеденного яйца...

И всё же повёл в этот маленький кинозал, и там началось что-то удивительно стереоскопическое... Хотя фильм был нормальный, никаких очков им не выдавали... Но действие происходило в Крыму, и от этого всё время казалось, что, завернув за угол, камера захватит их самих и завернёт в другое пространство... Лена смотрела на экран, где была огромная шахматная доска, или, точнее, площадка... На ней стояли фигуры и сидели люди на ладьях, головки которых были плоскими, без всяких зазубрин... А рядом с шахматной была танцевальная, на которой, однако, никто не танцевал, просто серый квадрат точно такого же размера, как шахматный, с маленькой сценой на краю... Музыканты играли что-то похожее на балладу «Лед Зеппелин», камера вдруг поднялась над землёй, и это стало совершенно чётко видно — все люди были на одной — шахматной — половине, кто-то сидел на фигурах, многие стояли, переминались с ноги на ногу, ходили вперёд и назад, но — только в пределах шахматной доски.

А потом две фигурки встали и перешли на пустую площадку.

Лена вдруг вспомнила, что последним проектом Доплера была экранизация романа Витольда Гомбровича. Доплер говорил ей, что поначалу, когда он ещё не принял решение совсем уйти из кино, его смущало наукообразие, в которое выливались наброски сценария. Схемы поглощали жизнь, он чувствовал, что его несёт куда-то не туда... Он советовался со знакомыми математиками, в его собственной голове оживали рудименты знаний, полученных, когда он был студентом и учил точные науки... Пока не стал «точить очные», как он скаламбурил... Лена теперь могла всё это представить, и даже — ей казалось, что, посмотрев его «День», она краем глаза заглянула и в невоплощённый «Космос», которым Доплер, по его словам, хотел объяснить смысл «подстановок», использованных Гомбровичем для решения Основного уравнения...

— Доплер, ты говорил, что подготовка к «Космосу» завела тебя на чужую территорию. А на чью, не сказал.

— Мне показалось, что то, как они у меня перемещаются в анизотропном пространстве, напоминает Тарковского... Ну помнишь, эти бросания гайки, или чего там, со шнурком, или с ленточкой... Герои Гомбровича в Закопаном — говорящее название, да? — они тоже, чтобы сделать шаг, бросали у меня что-то вроде гайки... То есть, у Гомбровича это не так, там переходы с места на место более сложные, губы-верёвочка-палочка-воробейчик... Предметы выстраиваются в указатели... Не только предметы, там же, в общей куче, слова, слова... Роман-ребус... В кино так не получится... Да я ведь и не хотел экранизации «в лоб», как ты понимаешь... В какой-то момент я вдруг понял, как это должно быть... Набросал в общих чертах, но на следующий день подумал, что я иду след в след, повторяя многошаговый метод сталкера...

— А может, это было бы не так уж и плохо? Разве можно избежать аллюзий?

— Да нет... Я не хочу сейчас всё это ворошить... Все эти игры с Абсолютом... Было множество других причин на самом деле, вполне материальных, это был кризисный период, полный распад, чтобы делать кино в то время, нужен был фанатизм, которого у меня не было... Конечно, это должно было выглядеть несколько иначе... Например, они бы не бросали гайку, а подвешивали её.

— Зачем?

— Они же в Закопаном... Чтобы узнать, в какую сторону производить самокопание...

— Понятно.

— Такое путешествие в Лимбы... «Там близких нет, лишь опыты над ними. Над сердцем человеческим и только...» Я вот что сейчас подумал: ведь где-то здесь упал твой Бойс... Во время войны. Гагарин слетал в верхний космос, а потом разбился о нижний... А Бойс слетал в нижний и...

— Ну — и?

— «Земля под нами» — ты же сама рассказывала...

— «Und in uns... unter uns... landunter...» Я курсовую об этом писала...

— Дашь почитать?

— Если найду... Я там писала, что легенда о Йозефе Бойсе — это немецкая «Повесть о настоящем человеке». Только наш стал летать с протезами ног, а немецкий — головы...

— Точно, Мересьев, а не Гагарин, я перепутал... И здесь же, кстати, впервые поднялся в воздух Сергей Королёв...

— Не надо больше здесь копать, Доплер.

— Чтобы попасть в «Космос»?

— Да.

— В воздухе рыть могилу? Как у Целана... В общем, мотивов было много, Лен, планы большие... Слишком большие... Ты права, не нужно больше копать. А то докопаемся...

— До чего мы можем докопаться? Что ты двадцать лет назад на этом самом месте...

— Занимался онанизмом.

— Я этого не говорила...

— Да нет, это же «Космос», вывернутый наизнанку, вспомни конец, ты ведь сравнительно недавно читала...

— А, ну да. Берг?

— Берг. Пойдём домой? — сказал Доплер. И положил руку на её бедро.

— А ты меня там не повесишь?

— Повешу. Но это же будет в невесомости, Лен, так что ты... Ты просто полетишь со мной рядом, на таком шёлковом поводке, да? Да?

— Ну нет, мой Шейлок, — сказала она, хватая руку Доплера, скользившую вверх уже по другой стороне бедра, — веди себя прилично, вокруг люди...

— Пойдём в комнату?

— Днём? Ты что? Эй, прекрати, проснись ты...

— Тогда в море?

— Нет. Ты иди сам поплавай. Я посижу. У меня, наверно, низкое давление, я хочу ещё кофе.

Доплер стал спускаться по лесенке на пляж. Прежде, чем голова его исчезла, он подмигнул ей. Лена невесело кивнула... Что-то ей не нравилось собственное самочувствие... Подошла официантка, Лена сказала «кофе», но та начала уточнять, какой именно... «Какой покрепче», — сказала Лена. Она видела, как Доплер прошёл мимо огромного пловца... Пловец кивнул и что-то сказал, но похоже было, что Доплер этого не заметил. Когда она сделала первый глоток двойного эспрессо и открыла глаза, пловец уже был на террасе. Почему-то в непосредственной близости от её столика. И он спрашивал разрешения сесть... При этом он был явно чем-то ошарашен... Если бы это происходило лет пять назад, она бы, не задумываясь, решила, что всё дело в ней... Но теперь у неё уже не было полной уверенности... Она хотела ему возразить, но вместо этого сказала:

— Ну да, в принципе... Только учтите, что сейчас мой муж придёт.

— Так я о нём и хотел спросить.

— И что же вас интересует?

— Это Пётр Доплер? Или просто очень похож на него?

— Нет, — улыбнулась она, — доппель-доплер — это было бы уже слишком... Это просто Доплер. Собственной персоной. Ему приятно будет, что вы его узнали, молодой человек, — сказала она и усмехнулась — «молодой человек» был старше её лет на десять, и она, стало быть, говорила сейчас не от своего лица, а от лица Доплера...

— Ну как же, я так люблю его фильмы... «Ворованный воздух», «Нет — любви», «Личное дело Степашина»...

— А я вот ни одного не видела, представьте. До вчерашнего дня.

— Вы вчера познакомились?

— Ну что вы, я же вам сказала — мы женаты... Просто вчера я впервые увидела его фильм.

— Какой?

— «День».

— Отличный фильм. Но как же, вы — его жена и не видели ни одного его фильма?

— Один. Вчера. Слушайте, а что вы там увидели? — сказала она, сделав ударение на «вы». — Я имею в виду море. Когда вышли... На вас же только что ещё лица не было... Я не поверю, что это из-за того, что встретили режиссёра... Вы не похожи на барышню, мечтающую стать актриской...

— Да, вы правы. Было ещё кое-что... перед этим. Но вы всё равно мне не поверите.

— А вы попробуйте.

— Что попробовать?

— Так рассказать, чтобы я поверила!

— Я увидел там медузу.

— Ну и что? Впервые, что ли?

— Она была не простая... Это я так говорю — медуза, а что это было на самом деле, я не знаю. Мне кажется, что я поседел, знаете... Вы видите у меня седые волосы?

— Да нет, не вижу.

— А вот так, теперь видите?

— Слушайте, уберите свою голову, вон мой муж идёт.

— Ну и что? А что мы такого делаем?

— Но что он может подумать?! Что я у вас блох ищу, вот будет умора... Уберите голову, вы брызгаете на меня, а здесь холодно...

— Холодно?!

— Мне да... Здесь сквозняк всё время какой-то... У меня низкое давление... Нет у вас никаких седых волос... Ну, так что вы там увидели?

— Сначала мне на плечо легла скользкая ладонь, я её стряхнул. Меня передёрнуло. Я заставил себя всё же взглянуть — нырнул и посмотрел в точку, где я только что был... Там была медуза, знаете... Но не простая, а в форме человеческой головы. Прозрачной такой, мутноватой слегка, ну как медузы всегда бывают, но форма-то была человечья...

— Как вас зовут? Персей?

— Меня зовут Виктор. Виктор Переверзев.

— Ха! Похоже на Персея... Но ещё больше на что-то перверсивное... И что же дальше?

— Она была похожа на вас. Копия ваша, знаете... Из какого-то прозрачного материала. Висела под водой такая прозрачная голова...

— Ну и фантазия у вас, батенька...

— Здравствуйте, — сказал Доплер, усаживаясь за столик.

Переверзев встал и начал говорить что-то про большую честь, но Доплер его прервал.

— Я вас умоляю, — сказал Доплер и жестом попросил сесть.

— Я видел все ваши фильмы, — сказал Переверзев.

— Не верю, — сказал Доплер, — ни одному вашему слову.

— Ну зачем вы так?

— Потому что некоторые не были в широком прокате... Впрочем, вы могли не знать об этом и думать, что видели все... Но я и в это не верю.

— Ну зачем вы так? — повторил парень. — Конечно, я мог не все знать, но я многие видел, правда. Мой приятель, ещё с института, был председателем киноклуба, он брал фильмы, которые почти нигде не шли, мы собирались...

— И какой же это был институт, позвольте поинтересоваться?

— Физкультурный.

— Замечательно, — сказал Доплер.

— Физкультпривет! — улыбнулась Лена и что-то шепнула на ухо Доплеру.

— Привет! — сказал Переверзев. — Я вам не мешаю?

— Ну что вы, что вы, — сказала Лена, — нам очень приятно. И вы не дорассказали про медузу.

— Какую медузу? — спросил Доплер.

— Виктор утвержадет, что видел в море медузу, которая как две капли воды была похожа на мою голову.

— Ах, вот оно что, — сказал Доплер.

— Доплер, ты не хочешь написать об этом в своей колонке?

— Что написать? — сказал Доплер. — Это давно ведь уже написано.

— Это была другая медуза, — сказал Переверзев, — то есть она была из того же материала, что медузы, но это была голова... Я никогда ничего не пугался в море, чувствовал там себя всегда, как дома. А тут вдруг струхнул. Даже не помню, как к берегу примчался, мне кажется, на сушу я просто вылетел...

— Так вы дельфин, — сказала Лена, — выбросившийся на сушу.

— Ну да, я плыл «дельфином», так в народе называют «баттерфляй»...

— И плывёт дельфином молодым по седым пучинам мировым... — пробормотал Доплер без всякого выражения.

— Мне показалось, что я поседел, — сказал Переверзев.

— А как это вам показалось, у вас что, и зеркало с собой было? Доплер, у него фамилия Персеев!

— Переверзев. Зеркало висит на стене кафе, со стороны пляжа... Если по лестнице спуститься...

— Висит? — спросила Лена.

— Висит, — кивнул Доплер, — так что в следующий раз возьмите его с собой под воду.

— Чёрт знает что, — сказал Переверзев, — я теперь боюсь нырять... Никогда такого со мной не было.

— Хотите выпить? — спросила Лена.

— Я не пью.

— А я выпью, — сказала она. — Доплер, закажи мне, будь добр, вот этот коктейль. Мне название понравилось.

— «Крысы прибоя»? Это же надо, — удивился Доплер, — ты не боишься такое пить? Он не с мышьяком?

— Не думаю. Это, наверно, из песни «Наутилуса»: «...мы идём за ним как крысы и скрываемся в прибой, музыка под водой, музыка под водой...»

— Скажите, — вдруг как будто что-то вспомнил Переверзев, — что такое «эффект Доплера»? О вас тогда писали, и мой приятель перед показом вашего фильма тоже что-то об этом говорил, но я ничего не помню...

— Хорошо, я вам расскажу. Значит, было так. Прежде, чем снимать художественное кино, я снимал документальное. Сам себе и режиссёр, и сценарист, и оператор, ну да, чего там расстраиваться... Бродил себе по задворкам цивилизации... Которые казались мне романтичными — живописные такие помойки, знаете... И всё снимал... Пока какой-то злой мальчишка не швырнул в меня булыжник и не расфигачил мою камеру вдребезги! Одна из стеклянных брызг попала мне в глаз. И с тех пор я всё вижу как-то не так, как все... Понимаете?

— Наш ответ Чемберлену, — Лена захлопала в ладоши.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Доплер. — Я ведь говорю всё как есть.

— Да я вижу, вижу... Глаз за глаз, сказ за сказ...

— Да ну какие там сказы! Ведь сто раз писали, что у меня осколок застрял в глазу, что я всё вижу поэтому в чёрном свете, «расколотый объектив привёл к чистому субъективизму»... И всё такое... «Все его фильмы поэтому с червоточинкой»... Вы просто молодые, не помните...

— Но это же когда было, — сказал Переверзев, — теперь ведь этого нет?

— Чего нет?

— Ну, я не знаю, идеологии. А значит, и «эффекта Доплера»?

— Эффект есть! — несколько экзальтированно воскликнул Доплер. — Он со временем только усилился. Вы даже себе представить не можете! И за примером не надо далеко ходить... Вот вы тут сидите, присели, из самых чистых побуждений, конечно, поприветствовать героя вчерашних дней и всё такое, сказку нам рассказать — всё совершенно невинно, я же понимаю... А знаете, как я вижу эту сцену?

— Как?

— Мне кажется, что вы, пользуясь преимуществом в возрасте... и барельефности мускулатуры... Пытаетесь украсть у меня мою возлюбленную! Рассказываете нам тут басни про медуз... А на самом деле в вашей сказке всё очень просто — вы не хотите прямо признаваться в любви и делаете это посредством проекции... Напускаете на нас какие-то туманности... андроидов...

— Я на самом деле её видел! Но то, что она похожа именно на Лену, это я... Это могло мне показаться, Лена — это была первая человеческая голова, которую я увидел после той, что была под водой. Но при этом я не давал ни малейшего повода...

— Это точно! — воскликнула Лена. — Вы даже не заметили, что я — не только голова, что у меня ещё есть тело — вот высшая степень воспитанности, Доплер! Как ты можешь его упрекать?

— Ладно, остыньте. Осколок в глазу у меня, понимаете? Вот вам и весь эффект Доплера, молодой человек... Сидите, сидите, я же вам не говорю, что это так и есть. Я уже научился с этим справляться... Каждый раз говорю себе, что люди на самом деле не такие, что это мне только так кажется... Ведь правда, что мне это только кажется?

— Правда, — сказал Переверзев, — конечно, правда... Но прозрачную голову под водой я всё-таки видел!

— Хорошо, я буду считать ваши слова предупреждением. Взгляд со стороны бывает, знаете... Самый верный...

— Ну ничего себе, — рассмеялась Лена, — ты веришь в эту клевету? Попробуй лучше коктейль, мне нравится.

— Я не пью в это время суток, — сказал Доплер, — попробуйте вы, молодой человек.

— А я вообще не пью.

— Вот это я понимаю, — сказал Доплер. — Друзья мои, а вы обратили внимание на стены этого заведения?

— Зеркало, — сказал Перверзев, — овальное там висит.

— И всё? А внутри? Вы не можете прочесть вслух, что вон там написано, а то мне плохо видно...

— Осколок мешает?

— Наоборот, я не вставил линзы... Чтобы в море не потерять. Нет ничего печальнее, чем потерять в море линзу, знаете... Это всё равно что быть каплей... и попасть в океан.

— «Держу бокал, — прочёл Переверзев, глядя на стену, — в нём блеск огня и пламень счастья и восторга. И с восхищеньем на меня краса свою любовь исторгла...»

— Знаете, я пожалуй пойду посмотрю вблизи, — сказал Доплер, — там ещё какие-то фотографии...

Доплер встал из-за столика, подошёл к кирпичной стене и увидел, что к ней прикреплены фотографии Аксёнова, Е. Попова, Приставкина... Все они были запечатлены в обнимку с одним и тем же незнакомым Доплеру человеком, и Доплер сделал вывод, что это и есть местный поэт, чьи стихи украшают стены заведения. «Этот „Богдан“ нам Богом дан», — прочёл Доплер и вспомнил, что заведение так и называется. Табличка же висела над входом, а возле двери были столбиком высечены фамилии посетивших это место литераторов, десятки, если не сотня фамилий, среди которых кого только не было... Мда, — сказал Доплер, — чего не бывает... Весь цвет литературы эсэсэcэр... А с другой стороны, что тут такого уж удивительного — ну, Ложко (так звали поэта — Доплер узнал это из подписей, которые различил под фотографиями) в обнимку с Аксёновым, ну и что такого... Доплер подошёл к полке, на которой стояли книги сфотографированных классиков, раскрыл «Вольтерьянцы и вольтерьянки» и прочёл: «Так вы отправите, девы, меня в царство Тартара! Млеет мой старческий органон, булькает негой; боюсь за сосуды... Разве ж поэты стареют? — что-то ему возразило. Величие нарастало. — Или Овидия ты позабыл, доблестный старче?» «Вполне могли спеть дуэтом», — подумал Доплер, закрывая книгу и снова глядя на фотографию, где Аксёнов стоял рядом с поэтом Ложко. За их спинами виднелся вокально-инструментальный ансамбль на маленькой сцене. Кирпичная стена благодаря фотографиям и надписям-цитататам показалась Доплеру куском декорации... Из какого-то старого черноморского водевиля... Доплер обернулся к столику и тихонько присвистнул. Теперь уже там было два молодых человека... «На юге по вечерам на свет слетаются мужики...»

Вся троица оживлённо о чём-то беседовала. «О Бойсе? — подумал Доплер. — Навряд ли... Песенка такая была: „бойс, бойс, бойс“... Вот это ближе к теме, да...»

Лене всё это явно нравилось... Что, в общем-то, было вполне естественно... Вот только лицо у второго субъекта что-то не внушало доверия... Чтобы смотреть спокойно со стороны... На эту медузу... Готорна? Натаниеля... У медузы, кстати, двадцать четыре глаза... Здесь бы ровно столько камер и надо было установить... Слежения...

Лена, конечно, не ребёнок, но запросто может заиграться, — думал Доплер, возвращаясь к столику, — а чем тогда отстреливаться? Есть ли ещё порох в пороховицах?

Второй подсевший тоже оказался большим любителем кино. Все фильмы Доплера он не видел, но одно название произнёс... Да и вообще выказывал всяческое уважение. Доплеру это польстило. Он решился выпить с ребятами стопку водки.

Точнее, с одним ребятёнком, потому что атлет в самом деле ничего не пил алкогольного...

— Вот вы напрасно, — говорил тот из них, который пил, — смеётесь над Ложко. Как говорится, художника легко обидеть... А он зато мужик настоящий был...

— Он что, умер? — спросил Доплер.

— Нет, но его инсульт разбил. Лежит бедняга, не встаёт... Он же не может вам ответить... Он настоящий поэт, вон на стойке его стихи лежат, видите стопочки? Не надо его обижать, ладно?

— Конечно, не надо, — сказал Доплер, — простите, а вы ведь тоже слагаете? Я угадал?

— Нет. Я писал когда-то песни, но уже давно завязал... А то, что здесь всё так грубовато, так это даже по приколу, понимаете?

— Где грубовато?

— Здесь, в «Богдане». Мне вот ваш приятель сказал, что вы это всё воспринимаете, как какой-то гротеск. Да ещё и напротив входа в «Литфонд»...

— Я не знаю, что вам сказал молодой человек, но мы ничего такого не обсуждали... Просто не успели.

— А я всегда иду с опережением. И я вам вот что скажу: это как раз очень правильное место.

— Я с вами согласен. Это не гротеск, нет... Это грот... Это мавзолей какой-то, знаете...

— Это точно! Точно! Хотите, я вам расскажу, как на самом деле книжки пишутся?

— Хотим, — сказал Доплер, — будьте так добры, расскажите нам наконец-то, как пишутся книжки.

— Слушайте. Это было году в 91-м, то ещё было времечко, сами всё помните... Ну вот, и в нашей команде весёлых разведчиков... Завелись тогда три «крысы», наш бригадир их быстро вычислил... Но они успели смотать удочки. Шеф из принципа решил их найти, и мне это поручил. Я узнал от шестёрок, что уроды попрятались в тоннеле метро, в таком тупике, заброшенная ветка там была, ну начали когда-то копать линию... И бросили... Мы взяли с пацанами автоматы, дрезину, поехали... Но они почуяли — к рельсу ухо, что ли, приложили... Чингачгуки... И снова смотались, а чтоб нас запутать, сделали метки на стенах, стрелки такие со своими именами, типа, «Коля, здесь не забудь свернуть», мы поехали по этим меткам, а они вели в действующий туннель, чуть под поезд не попали, подстрелили на слух какого-то бомжа, но крыс так и не нашли... Вышли чёрт-те где на землю, из какого-то депо, ну да, мы же в депо заехали... Ну вот, вышли, сели в трамвай и стали это обсуждать по дороге, крысы, мол, обманули нас своими метками, слова написали на стенах... А через неделю или две еду я снова в трамвае — тачку тогда сдал в ремонт, и слышу, как старушка старушке без вазелина втирает: «В метро крысы-мутанты завелись... Огромные, величиной с овчарок... И разумные... Даже писать могут, люди сами видели, как они на стенах слова писали, на особом своём языке...» Смеётесь? Я тогда тоже посмеялся... Но это было только начало! Был у нас такой врач участковый, его все называли «поющий доктор», он пел, когда на вызов приходил, пока стетоскоп вынимал. Потом замолкал на время, а потом опять себе под нос чё-то напевал. Я его однажды чуть не завалил, без дураков... Он моей жене аппендицит лечил — при помощи массажа поясницы... Она, бедная, уже сама дотянулась до телефона, вызвала скорую, а он и тогда, когда скорая приехала, продолжал её уверять, что это радикулит и массировал ей поясницу — в широком, я подозреваю, смысле... Ну вот, а в больнице сказали, что у неё острый аппендицит, и прямо на стол — хуяк... Простите, я случайно... Я потом его вызвал на дом — себе, хотя я не болею никогда... Только чтобы ему самому аппендицит вырезать. Но он вовремя просёк фишку и сбежал. Наверно, тоже в метро спрятался, а потом какими-то крысиными норами за границу... Долгие годы его не было в городе, я о нём забыл. Всё изменилось, я теперь мирный... Ну, бронепоезд там стоит... Под землёй... Однажды сижу в гостях, именины у одного «ботаника», у родственника моей новой жены, и вдруг заходит доктор. Я его узнал, а он меня нет, он же меня мельком видел, только во время одного из визитов к моей бывшей. И теперь не узнаёт. Он садится за стол, я пересаживаюсь к нему, мы чокаемся, я ещё не знаю, что буду с ним делать. Может, и ничего, время ушло, с женой давно развелись, так что, чего он ей там массировал, меня теперь в общем-то не колышет... Я в неопределёнке такой, а он, как назло... На брудершафт, блядь, пить хочет, истории мне свои эмигрантские выливает на голову. Я сижу молча, делаю вид, что слушаю. Пока ему самому не надоело... И он задумался, надулся... И говорит: «А ещё я роман начал писать!» «О чём?» — спрашиваю. «О крысах-мутантах... Это будет мистический психотриллер... Это будет такое... Представь: на людей в метро нападают гигантские крысы! А? Как тебе?» И делает такие глаза, аж щетина на нём топорщится... Ну полный улёт... Псих, конкретный дебил... Вот так вся литература и делается, ясно? Сначала бабки по испорченному телефону в трамвае что-то услыхали, беззубыми своими ртами перетёрли... Потом какой-нибудь айболит без крыши подслушал шамканье ихнее — вот вам и роман — глотайте! Гониво это всё!

— Ну, говорить можно всё что угодно, — пожал плечами Переверзев.

— Так ты что, думаешь, айболит его не написал? Ещё как написал! Его везде продавали потом, «Крысы в лабиринте» называется, в нашем городе его все читали. Кучу бабок заработал — вот так, из воздуха! Ну, так что такое литература после всего этого? Чего она стоит, я вас спрашиваю? А вы смеётесь над поэтом, который искренне всё пишет и правильно... «И я с неистовым стараньем ищу любви и красоты!» — прочёл он, глядя на стену... Ну кто под этим не подпишется? Разве что вы, — кивнул он Доплеру, — но это потому, что вы уже нашли...

— Да, я уже нашёл, — кивнул Доплер.

— Я предлагаю выпить, — сказал раскрасневшийся браток, глядя на Лену. — Господа! Мы забыли, что за нашим столом присутствует роза!

Роза, медуза, кинжал в букете... Доплер почувствовал, что всё это уже выходит за рамки... Да и количество крыс переходило уже всякие пределы разумного... Какой-то крысиный коктейль... Крыса, выпрыгнувшая изо рта сумасшедшего бандита... В рассказе Гомбровича крыса залезает в рот... Пора, — подумал Доплер, — пора сматывать удочки, иначе не такое начнётся бембергование... Бембергование бембергом в берг...

— Берг, — вслух сказал он, — я устал немного, а ещё надо на базар зайти...

— Пойдём, пойдём, — сказала Лена, — до свиданья, мальчики!

Ночью Доплеру снился всё тот же «Богдан»... Откуда-то он знал, что это «Богдан», вот только Богом ли он теперь был дан, или наоброт... Дан: Бог... Найти то-то и то-то... Доплер часто во сне задавался натурфилософскими вопросами, ставил мыслимые и немыслимые эксперименты... «Богдан» теперь выглядел не так, как днём... Обстановка напоминала старинный охотничий замок, пылали факелы, на стенах висели оленьи рога, на паркете кое-где виднелись толстые лужицы медуз. Поэт в очень светлом костюме и рубашке с красными цветами взял Доплера под руку и обратил его внимание на то, что под каждыми рогами висит табличка. Доплер прочёл одну, другую, третью... Все фамилии были ему известны... Похоже было, что это орден рогоносцев... Открылись кованые двери и начался бал... Всё закружилось под музыку вальса... Только поэт не танцевал, он молча стоял у окна... В руке у него была тёмно-зелёная керамическая чаша... В тот момент, когда он поднял её к устам, руку его перехватила женщина в длинном платье с павлиньими перьями. «Пусти, Шинель, — сказал поэт, — я выпью эту чашу до дна...» «Нет, — сказала женщина, — у тебя уже был один апокалипсис... Я не дам тебе ещё раз нас всех угробить...» Между ними завязалась борьба, но чем она кончилась, Доплер так и не узнал. Он успел увидеть внутренним оком красные брызги вина, великолепный паркет и ножки танцующих... Точнее, только короткие фрагменты ножек, потому что все они были обёрнуты в мешки...

Проснувшись, Доплер подумал, что это были не мешки, а... «Старые добрые холщовые бахилы... Раньше их выдавали при входе в некоторые музеи... И мы скользили на них по ореховому паркету... Между холстов передвижников... А теперь их выдают на входе в некоторые сны, — думал Доплер, глядя на Лену, завернувшуся в простыню, — хотя музей у нас как раз наяву... Кровать с железной сеткой... Да я и сам... Музей кино... Никелированное быльце... Вот это уже точно забытое слово», — Доплер немного покачался в сетке, и Лена проснулась. Он стал разворачивать её, одновременно покрывая поцелуями...

— Представляешь, а я во сне видел карнавал... Некоторые танцевали в мешках, а некоторые в бахилах... Но ты же не знаешь, что такое бахилы...

— Как это — я не знаю, — сказала Лена, — у меня они есть...

— Ничего у тебя нет... Вот это всё, что у тебя есть...

— А у тебя зато такой нет, — сказала она тоном совсем маленькой девочки и убрала его руку. Повернулась спиной, попробовала снова завернуться в простыню.

— Ты просто не видел мои сапоги, Доплер, — сказала она, — они — бахилы...

— То сапоги, — сказал Доплер, переворачивая её на спину, — то другое, а просто «бахилы» — это такие...

— Ну и чёрт с ними, Доплер... Похожи на бациллы... И хорошо, что у меня их нет... Ой, насилуют...

Доплер, взявшись руками за железные прутья изголовья, резко подтянулся...

— А что такое быльце, ты знаешь? — проговорил он прежде, чем съехать вниз.

— Наверно, ещё одно название... Того, что сейчас во мне? Или какой-то его части...

— Нет...

— Говори тогда, холодно, горячо или тепло...

— Нет, это ты говори...

— Так нечестно, Доплер... Я же первая... Ну ладно... Вот сейчас было тепло... Вот так... Да, да, да, да!..

— Так что такое быльце, Доплер? — вспомнила она, вернувшись из душа. — Оно бывает в пуху? Говори же, холодно, тепло, горячо? И вставай, лежебока, а то уже скоро полдень, а мы всё никак...

— Ну, раз мы всё никак... Тогда я тебе подскажу, а то ты будешь целый день гадать...

— Кто? Я?

— Ты. Быльце — это самое холодное, что есть в этой комнате.

— А-а, поняла... Это то, на чём ты подтягиваешься по утрам... Но не я... Я угадала?

— Да. Но теперь пришла моя очередь гадать... Лен, ты имитируешь оргазм?

— Ну что ты, Доплер... Вообще не ожидала от тебя такой пошлости... Я просто играю в слова! Ты же сам начал... Ой, а что ты хочешь с ними сделать? — спросила она, увидев, как он снимает со стены часы и вынимает из них батарейки.

— Они слишком громко идут... Когда я ночью просыпаюсь... Потом трудно уснуть из-за их тиканья, — сказал Доплер и положил часы циферблатом вниз на щербатый подоконник.

— Ты странный, Доплер, — сказала она, когда они вышли из комнаты, — знаешь, когда ты вынимал из часов батарейки, у тебя был такой вид... как будто ты вынимал их из меня.

— Смотришь в корень. Если будешь себя плохо вести, я так и сделаю!

— Ха-ха, — сказала она и толкнула его в плечо, — теперь у тебя тумбочка на батарейках, и... Смотри, Доплер, если ты будешь себя плохо вести, она от тебя уйдёт!

— Мораль: не хранить в ней деньги?

— Ну конечно. Какие же мы с тобой по утрам догадливые, Доплер. И ебучие. Вообще — замечательные. Вот только слишком мнительные... Прекращай на меня дуться. А деньги держи где угодно. Все персонажи русской классики брали деньги из тумбочки, потому что мебель от них никогда не убегала, в отличие от зарубежной классики... У Мопассана есть такой рассказ, помнишь?

— Это было и у нас: Чуковский, Мойдодыр...

— Ты мой до дыр! Мой гид! Мой Мопассан! — восклицала она, взмахивая рукой...

— «Мсье Мопассан превратился в животное!» — прорычал Доплер и стал душить её в объятиях.

— Не надо! — сказала Лена. — Прошу тебя, не надо так шутить...