"Виктория Платова. Эшафот забвения" - читать интересную книгу автора

его первой трети я жила совсем под другим именем и от этого имени уже
совершила несколько преступлении. Потом, когда ко мне вернулась память, я
с ужасом отказалась от него, я бежала от него, я не захотела быть орудием
в руках капитана Кости Лапицкого, моего иезуита-куратора из спецслужб. Я
вернулась к слепому, прикованному к инвалидному креслу художнику Серьге
Каныгину, единственному, кто мог принять меня, не задавая лишних вопросов.
Единственному, кто вообще мог принять меня. И каждый день ждала возмездия.
Но оно так и не пришло.
Тогда.
Последующие несколько месяцев я работала в видеопрокате днем и
оглушала себя фенобарбиталом ночами. Я почти полностью поседела, хотя мне
нет еще и тридцати, я забросила свое собственное лицо, бывшее когда-то
таким привлекательным... Теперь, каждый день ожидая конца, я даже не думаю
о нем, я не вспоминаю его... Я вспоминаю лишь октябрь, месяц, когда
начался весь этот кошмар, - середину октября, тридцать восьмое звено в
стальной цепи, на которой я сижу.
Тогда я открыла дверь, протиснулась в нашу узкую прихожую и...

***

...Я открыла дверь, протиснулась в нашу узкую прихожую и, как всегда,
постояла несколько секунд, упершись лбом в плакат "Советское
реалистическое искусство 30 - 50-х годов". Привет, привет, "Будущие
летчики" с торжеством детских упругих задниц, вам хорошо живется в конце
тридцатых, и ваше море навсегда останется синим. Синим, несмотря на то,
что плакат с "Будущими летчиками" Дейнеки пожелтел и загнулся по краям.
Серьга купил его в Центральном Доме художника много лет назад. Ему всегда
нравился безыскусный фотографический реализм, зеркальное отражение его
ясных представлений о мире. С некоторых пор я тоже стала частью его мира,
сумрачной сестрой милосердия при парализованном слепом художнике. Нужно
отдать Серьге должное; он никогда не теряет присутствия духа - даже тогда,
когда я брею его (раз в неделю, не чаще, его куцая китайская бороденка
просто не успевает вырасти). Даже тогда, когда я, как ребенка, купаю его в
ванне (два раза в месяц, не чаще, он ненавидит эти дни - второй и
четвертый понедельник). Он не потерял присутствия духа и тогда, когда я
рассказала ему обо всем, что произошло со мной, спрятавшись за двумя
бутылками водки, как за шторкой в исповедальне. Только в одном я не смогла
ему признаться - в смерти Алены Гончаровой, единственной женщины, которую
он по-настоящему любил: это было бы слишком для его невидящих глаз и
омертвевшего тела. В конце сентября мы даже отметили день ее рождения:
бутылка шампанского при свечах (тех самых, немецких, украденных мной в
супермаркете), - испытание не для слабонервных, сплошное настоящее время,
я избегаю говорить об умерших в прошедшем, разве что только о себе...
- Это ты, Ева? - крикнул Серьга из кухни. Обычный привкус страха в
голосе - он все еще боится, что в один из дней я уйду и не вернусь. Он все
еще боится этого, дурачок!
- Нет. Это покойная Роми Шнайдер, друг мой, - мрачно ответила я.
Наш ежевечерний "подкидной дурак" состоял из засаленной колоды
известных актрис, у всех оттенков моего настроения были имена. Серьга
сразу усвоил правила этой нехитрой игры и в зависимости от имени, которое