"Константин Плешаков. Старосветские изменщики (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

уже больше не шарила глазами по сторонам, с мукой выискивая его и ее,
которые, по ее предположениям, должны были затаиться в какой-то непроезжей
аллее. Так прошел год; Вере Ивановне шел тридцать седьмой. Однажды ее
вызвали на совещание в белый город. Она надела черное платье в смутный
мелкий серебристый листок, приколола к вырезу потемневшую брошку в
стеклянной пыли, надела белые узкие туфли на каблуке и взяла белую сумочку.
Другого выходного наряда у Веры Ивановны не было, и она очень стеснялась за
сумочку, у которой начал рваться ремешок у основания; она зашила его мелкими
стежками, но сумочку все равно лучше было прятать.
Совещание было назначено в дореволюционном доме из неровного серого
камня. Вера Ивановна очень уважала этот дом, его каменную ограду, повитую
бледной глицинией, черный нахмуренный кедр у входа, потрепанные пальмы
вокруг узкого цветника, старые, скрипящие половицы внутри, толстые, как
слоновьи хоботы, деревянные перила, свободные полукруглые окна. Мебель в
доме была такая же черно-слоновья, потрепанная, но вечная, и Вера Ивановна
всегда с некоторым трепетом садилась за влажно пахнущий длинный стол в зале
заседаний.
В этот день делал доклад недавно назначенный в город специалист: он был
в старых проволочных очках, зачесывал волосы назад и был похож на худого
ежа. Вера Ивановна сначала стеснялась, а потом начала спорить, да вошла во
вкус и даже сделала одно едкое замечание, так что все рассмеялись, и Вера
Ивановна тоже слегка улыбнулась, очень довольная.
После совещания новый специалист подошел к ней и сердито заговорил о ее
возражениях; он говорил солидно, а Вера Ивановна краснела, приседала и
жестикулировала, как школьница в драмкружке, так что выходило совсем не
по-научному, и она чувствовала это. Но, видно, в том, что она говорила, был
толк, и специалист (он был винодел) повел ее в свою лабораторию и стал
сердито объяснять, почему вот именно это не может быть именно так, как
говорила Вера Ивановна. Они спорили до изнеможения, а потом она нечаянно
сказала что-то такое, от чего винодел хмыкнул и замолчал. Он курил толстую
папиросу, пуская дым через ноздри, а Вера Ивановна вызывающе села на диван
(пригласить ее сесть винодел не догадался). Потом винодел сказал сердито,
что им стоит объединить усилия.
И что же, дело быстро завертелось, и то он приезжал к ней в поселок, то
она ездила к нему в тот дом, который так любила, и уже зимой они наконец
поняли, отчего то выходило так, а не этак, и винодел на радостях откупорил
бутылку "Пино-гри", а Вера Ивановна бестолково смеялась и взмахивала руками.
Она была дурно одета, потому что у нее не было выходного зимнего, и
сейчас, когда она сидела за столом в лаборатории с виноделом, который нехотя
признавал, что она, Вера Ивановна, хоть и женщина, а понимает, ей хотелось
быть не только умной, но и уметь красиво выражать свой ум, и она почему-то
подумала: "Надо было купить тот шерстяной отрез с огонечками".
Было уже поздно, и все ушли домой. Тускло горели лампы; две из них были
с битыми абажурами. "Ой, прелесть какая, зима, а на вас бабочка", - вдруг
сказал винодел и протянул к Вере Ивановне руку. Она вскрикнула, потому что
боялась бабочек, а он сказал: "Не шевелитесь, я ее сейчас сниму", подсел к
Вере Ивановне, крепко обнял и поцеловал. От изумления она не пошевелилась, к
тому же она выпила полтора стакана вина, и сейчас в голове ее вертелось
одно: "Во тебе и бабочка!" Они сидели на черном кожаном диване, и все
получилось очень быстро. И то ли оттого, что Вера Ивановна давно не