"Уильям Плоумер. Сын королевы Виктории " - читать интересную книгу автора

противодействовало всё его воспитание, - углублению в себя, самоанализу.
Обстоятельства гамлетизировали его.
Из всех бесчисленных мук, которые провидение изобрело для своих детищ,
немногое может сравниться с тягостным состоянием ума и тела человека
молодого, по природе чувственного и вынужденного подавлять свои желания,
человека, который, вместо того чтобы уступить сладострастному зову
африканской земли, пытается заклинать его, призвав на помощь дух английской
закрытой школы. Там, где надо бы действовать смело, он проявлял
нерешительность, был полон сомнений, терзался угрызениями совести, не говоря
уж об обычных страхах влюбленного. Фрэнту не к кому было обратиться за
советом, не было рядом никого, кто сказал бы ему слова, в которых он так
нуждался: "Не бойся, бери эту женщину. Тебя ждет наслаждение, ее - тоже. И
вы оба станете немного умнее, а может быть, и счастливее. Ты будешь с ней
добр, потому что это свойственно твоему характеру. И тебе не грозит
опасность "отуземиться", ты не из тех людей, с которыми это может случиться.
А что касается Мак-Гэвинов, неужели ты воображаешь, что их волнуют твои
дела? Да они и не подумают вмешиваться, пока ты загребаешь для них монету.
Будь мужчиной! Сагре diem!"* И так далее. Но поскольку у Фрэнта не было
такого советчика, он продолжал терзаться.
______________
* Лови момент (лат.).

Каждое утро он просыпался с мыслью о Серафине. День шел за днем, а
Серафина не появлялась. Тем временем Африка раскрывала перед ним всё свое
великолепие и всю свою жестокость. Одно время года без спора уступало место
другому. Вот кончились дожди, вот появились почки на боярышнике, и вы
чувствовали, безошибочно чувствовали, что Это весна, пора душевного
смятения. Пьянящие соки бродили в деревьях, и травах, и в сердцах людей.
Мимозы в Мадумби покрылись пушистым облаком весеннего цвета, пенящегося при
легком ветерке на фоне кобальта утреннего неба. На деревьях гнездились
черные глянцевитые туканы с алыми клювами; стремительно падая и взмывая
среди ветвей, они призывали друг друга нежными и страстными криками. Под
коралловым деревом совершали лучезарный обряд светлячки; хохлатые удоды, в
оперении цвета корицы, прихотливо прочерчивали зеленоватую прозрачность
рассвета; в долгие знойные послеполуденные часы компания австралийских дроф,
важных и ворчливых, как сенаторы, шествовала по травянистому плато,
старательно разыскивая змей и убивая их одним ударом клюва; дождевые капли
стучали по огромным, как столы, листьям с красными прожилками; и в сухие,
спокойные, еще короткие дни, когда вдали звенел чей-то одинокий голос и в
воздухе носилось благовоние горящих душистых трав, всё это - ясный свет, и
пение, и аромат - будоражило нервы и пробуждало невыразимо щемящее и
сладостное чувство.
В свободные часы Фрэнту невмоготу стало сидеть дома, но и бродя по
окрестностям, что вошло у него теперь в привычку, он по-прежнему оставался
узником. Скованный по рукам и ногам колебаниями, пораженный каким-то
моральным бессилием, он блуждал по прекрасному миру, отгороженный от него
почти так же прочно, как если бы действительно был заперт в стальной клетке
на колесах. Он обращал встревоженный взор к окружающей его природе, но и в
ней не находил покоя и, возможно, погрузился бы в еще большее уныние, если
бы не ряд неожиданных событий.