"Уильям Плоумер. Сын королевы Виктории " - читать интересную книгу автора

хорошо распланированном парке. Но когда мистер и миссис Мак-Гэвин
обосновывались в Мадумби, они меньше всего думали о пейзаже.
Свет в лавку проникал через два маленьких окошка и открытую дверь, и
тому, кто входил туда с улицы, залитой ярким южным солнцем, сперва трудно
было что-нибудь разглядеть. Лавка была так завалена товаром, что напоминала
пещеру, где хранится награбленное добро. Ударившись головой о свисающую
откуда-то цепь для волов или фонарь "летучая мышь", посетитель поднимал
глаза и обнаруживал, что потолок почти скрыт гирляндами котелков и корзин,
мотками тонкой цветной шерсти, огромными связками платков всех цветов и
размеров, штабелями рубах и штанов, вперемешку с лифчиками, сковородками,
венками из искусственных незабудок, топориками, ножами, бусами и лемехами
для плугов. Полки были доверху набиты разнообразными товарами, для
производства которых на четырех континентах дымили и грохотали сотни фабрик.
Дешевая одежда, кричащие ткани, непрочные скобяные и фарфоровые изделия,
самые никчемные патентованные лекарства, самые безвкусные поддельные
драгоценности, самая низкосортная бакалея, Библии, иголки, трубки,
целлулоидные воротнички, суповые миски, помада для волос, тетради, печенье и
кружевные занавески - ярус за ярусом товары всевозможных образцов.
Несколько полок занимал хлам, оставшийся после войны, - серые бумажные
носки, связанные в Чикаго для американских волонтеров, так и не вступивших в
армию, куртки и бриджи цвета хаки, обмотки, каски и прочая заваль, всё
уродливое, хотя и отвечающее своему назначению, созданное машинами и
машинами доставленное к театру военных действий, чтоб поддержать эту
всемирную бойню; всё, произведенное в излишке, по контракту, а не из
необходимости и, наконец, закончившее свой путь здесь, чтобы можно было
извлечь выгоду из того удовольствия, которое Эти вещи доставляли неграм
своей необычностью. Весь мир как будто сговорился извлечь для себя выгоду на
этом уединенном холме Лембуленда.
Двери в глубине лавки вели в два других помещения. Одно, побольше,
служило складом для громоздких товаров - мешков с солью, сахаром и зерном,
скобяных изделий, ящиков со сластями и мылом; кроме того, там лежали кипы
табачных листьев не менее двух футов длиной, которые изредка обрызгивали
водой, чтобы они не утратили аромата. Существовал обычай: каждому взрослому
покупателю давать в придачу парочку таких листьев, а каждому малышу - горсть
грошовых леденцов; их ядовитый розовый и зеленый цвет и парфюмерный запах
сулили быструю гибель крепким белым зубам. Другой, меньшей, комнатой
пользовались в качестве конторы; в ней стояли стол, стул, сейф и грудами
лежали документы. Окно, куда проникало послеполуденное солнце, не
открывалось, и о стекло вечно с жужжанием бились мухи и шершни в разной
стадии изнеможения. В углу, на куче неоплаченных счетов, обычно спал
искусанный блохами пес, в чернильнице, часами стоявшей на солнцепеке,
постоянно высыхали чернила, и, если нужно было сделать какую-нибудь запись,
приходилось пользоваться карандашом.
Но всё это было лишь фоном. В помещении перед прилавком обычно
толпились лембу всех возрастов и обоих полов. Шум стоял невообразимый. Все
говорили разом, - кто смеялся, кто ссорился, кто сплетничал, кто торговался,
и тут же из невероятно хриплого граммофона вырывались голоса Карузо и Клары
Батт. Иногда какая-нибудь старая негритянка, почти слепая и почти голая, -
остатки ее когда-то черных, как перец, волос пересыпала соль седины, а
отвисшие сухие груди вполне можно было бы засунуть ей за пояс, - первый раз