"Плутарх. Агид и Клеомен и Тиберий и Гай Гракхи " - читать интересную книгу автора

Да, мы их господа, и мы же их рабы;
Хотя они молчат, но мы покорствуем,

и то же самое испытывают государственные мужи, если, повинуясь желаниям
толпы, по-рабски ей угождают ради звания "вождей народа" и "правителей".
Подобно тому, как носовой начальник {2} то и дело оборачивается на кормчего
и выполняет его приказы, хотя море перед судном видно ему лучше, яснее,
точно так же государственные мужи, жаждущие славы, - слуги толпы и только по
имени ее правители.
2. Человеку совершенному и безукоризненному слава не нужна вообще,
кроме лишь той, которая, создавая доверие, облегчает ему путь к действиям.
Надо, правда, добавить, что молодому, самолюбивому человеку простительно в
меру гордиться славою своих добрых и доблестных поступков. Ростки прекрасных
качеств, всходящие в молодых душах, сперва, как говорит Феофраст, крепнут от
похвал, а потом поднимаются выше уже под воздействием благородного образа
мыслей.
Чрезмерность опасна во всем, при любых обстоятельствах, но чрезмерное
честолюбие на государственном поприще просто губительно. Людей, достигших
большой власти, оно приводит к умоисступлению и явному помешательству, когда
они уже отказываются достойным славы считать прекрасное, а, напротив,
считают прекрасным то, что стяжало славу. Фокион сказал однажды Антипатру,
который просил у него помощи в каком-то неприглядном деле: "Я не могу быть
для тебя и другом, и льстивым угодником одновременно!" Так следовало бы
сказать и народу: "Один и тот же человек не может быть у вас вместе и
правителем, и прислужником". А иначе все получается точь-в-точь, как со
змеею в басне {3}: хвост взбунтовался против головы и потребовал, чтобы ему
не тащиться постоянно сзади, но чтобы им с головою чередоваться, а когда
занял место впереди, то полз как попало, так что и себя погубил злою смертью
и разбил вдребезги голову, которой пришлось, наперекор природе, следовать за
слепым и глухим вожаком. Мы знаем, что такая участь выпала многим из тех,
кто, правя государством, ни в чем не хотел идти народу наперекор. Поставивши
себя в зависимость от слепо несущейся вперед толпы, они потом не могли уже
ни остановиться сами, ни остановить смуту.
На эти мысли о славе у толпы, о том, каким могуществом обладает
подобная слава, меня навела судьба Тиберия и Гая Гракхов: прекрасные от
природы люди, получившие прекрасное воспитание, руководившиеся прекрасными
правилами, они были погублены не столько безмерною жаждой славы, сколько
страхом перед бесславием, страхом, основания которого отнюдь не лишены были
благородства. Снискав горячую любовь сограждан, они стыдились остаться у них
в долгу и, постоянно стремясь полезными для народа начинаниями превзойти
полученные от него почести, а за это получая все новые доказательства
благодарности и доверия, разожгли своего рода честолюбивое соревнование
между собою и народом и незаметно для себя вступили в такую область, где и
двигаться дальше было ошибкой, но и остановиться уже оказывалось позором.
Впрочем, суди об этом сам, когда прочтешь мой рассказ.
Сравнить же с ними я хочу чету лаконских вождей народа - царей Агида и
Клеомена. Они тоже возвеличивали народ, как и те двое, и, пытаясь
восстановить прекрасный и справедливый образ правления, уже давно утраченный
и преданный забвению, точно так же стяжали ненависть сильных, не желавших
расставаться со своими старинными преимуществами. Братьями лаконцы не были,