"Битва за Дарданеллы" - читать интересную книгу автора (Шигин Владимир Виленович)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В последние дни коменданта Тенедосского гарнизона Ивана Подейского трясла лихорадка. Полковник горстями глотал тошнотворный хинин, кутаясь в видавшие виды шинель. – На горизонте паруса! – доложили как-то под утро. – Чьи? – спросил Подейский.

– А кто их разберет? – пожал плечами пришедший поручик. – Паруса, они и есть паруса, поди их разбери!

– Оповестите Додта! – велел подполковник, севши на койке и шаря босыми ногами в поисках сапог.

Командир брига «Богоявленск» капитан-лейтенант Додт уже разглядывал приближающиеся паруса в зрительную трубу.

– Турки! – вздохнул он с печалью. – На сей раз целый флот к нам двинули! Знать, будет дело! Подейский прохаживался по крепостным кронверкам:

– Если бомбардировка, то отсидимся как-нибудь за камнями, а вот ежели десант, то жарковато станется!

К Тенедосу величаво подходил весь линейный флот султана. Прятавшийся дотоле за скалами Имбро, Сеид-Али прознал, что Сенявин оставил остров без прикрытия и тут же решил попытать здесь своего счастья. За линейными силами держались семь десятков малых судов.

На подходе к острову неприятельский флот наткнулся на одинокий греческий капер, который не успел вовремя укрыться в бухте. Сразу два фрегата напали на маленькое вспомогательное суденышко. Турки рассчитывали на легкую добычу, но не тут-то было! Греки драться умели. Не растерявшись, их шкипер поставил свое судно на мель и в таком положении отбивался до тех пор, пока не кончился порох. Только тогда пушки были сброшены в воду, судно подожжено, а все оставшиеся к тому времени в живых поплыли до берега. К сожалению, история не сохранила нам ни имени героического судна, ни имени его отважного шкипера.

В четыре часа утра турецкий флот в сопровождении гребной флотилии подошел к острову на картечный выстрел. Порты линейных кораблей заволокло густыми клубами дыма.

– Значит, бомбардировка! – надвинул треуголку на лоб Под ейский.

Рядом с ним внимательно рассматривал в зрительную трубу турецкие корабли лейтенант Броневский. В силу бесполезности своего разоруженного брига, лейтенант оставил на нем лишь несколько человек для тушения возможных пожаров, остальных же распределил по крепости.

Из хроники обороны Тенедоса: «По приближении на картечный выстрел, держась под малыми парусами, неприятель открыл по крепости, городу, шанцам и судам, бывшим в гавани, жестокий огонь. С нашей стороны от-ветствованно было с отменным прилежанием, а особливо с брига «Богоявленск», от которого ни один выстрел мимо не пролетал. Между сего действия, продолжавшегося до сумерек, 30 лодок, приблизившись к северной стороне острова, хотели было сделать высадку, но две роты и 4 орудия не допустили их. Неприятель с потерею и в замешательстве удалился. В 8 часов турецкий флот остановился на якоре по каналу».

От мелких судов разом отошло несколько сот шлюпок, до отказа заполненных людьми.

– А вот и десант! – сдвинул видавшую виды шляпу на затылок подполковник. – Лейтенант, передайте Гедеонову, чтобы выводил людей из крепости! Драться будем!

Два раза Броневскому повторять было не надо. Передав поручение, вернулся.

– Я не слишком разбираюсь в морских делах, но мне кажется, что «Богоявленск» на входе в гавань долго не продержится. Ваше мнение? – Такое же!

– Тогда будьте любезны, оповестите Додта, чтобы втягивался в гавань.

Шлюпкой Броневский добрался до брига. Додт уже поставил «Богоявленск» на шпринг и, ворочая судно во все стороны, успешно отбивался от ближайших турецких фрегатов.

– Пока вроде бы справляемся! – сказал он, пожав руку Броневскому. – Однако, думаю, скоро турки нажмут по-настоящему и нам придется не сладко.

– Подейский предлагает с наступлением темноты оттянуться в гавань и занять позицию против входа. Пушки с тыльного борта свезти на берег, туда же отправить и лишних матросов. В крепости сейчас большой недостаток людей.

– Хорошо! – кивнул Додт без всякого энтузиазма. Броневский понимал его, как никто другой. Легко ли командиру разоружать собственный корабль! Где-то в углу гавани сейчас бесполезно стоит и его невооруженный «Гектор». Доведется ли когда-нибудь еще на нем поплавать?

Тем временем паруса, державшегося по другую сторону Тенедоса фрегата «Венус» наполнились ветром. Его задача – оповестить Сенявина о том, что Сеид-Али клюнул на приманку. Не теряя времени, Развозов помчался в точку условленного рандеву.

Едва турки выбрались на берег, как были контратакованы нашей пехотой. Втянувшийся тем временем в крепостную гавань «Богоявленск» тоже начал перестрелку с подошедшими вплотную к берегу фрегатами Сеид-Али. Положение маленького брига было не из легких. Но пока его выручало, что капудан-паша был всецело поглощен свозом на берег янычар, и в узкое горло гавани турки могли прорываться только по одному. Однако, избавившись от янычар, капудан-паша обратил свой взор на одинокое русское суденышко. Огонь по «Богояв-ленску» сразу же усилился.

– Ядрам не кланяться! – кричал матросам Додт. – Вам ли, россейским, турка бояться?!

– А мы и не пужаемся, – отвечали матросы, провожая взглядами очередное выпущенное ядро. – Хорошо пошла, Матрена, прямо в яблочко! Любо-дорого посмотреть!

Тяжелый бой не прошел для брига даром. «Богояв-ленску» досталось. Корпус был проломлен в нескольких местах, не лучше выглядел и такелаж. Убитых было трое, шестеро ранены. В тот день Сеид-Али более на русский бриг не покушался. В сумерках Додт отвел судно в гавань. Часть пушек и матросов, как и договорились, свез на берег. Пополнение гарнизону было как нельзя кстати.

С восходом солнца турки обнаружили, что докучливый русский бриг куда-то исчез. Сразу были посланы несколько галер на разведку к гавани. Но едва первая из них сунула туда свой нос, как сразу же получила несколько ядер и отскочила. Больше желания прорваться в гавань у турок в тот день не возникало. Не пытались они пройти и в последующие сутки.

Не менее важные события происходили и на сухопутном фронте. К острову со стороны Анатолийского берега подошла гребная флотилия, с которой сразу же была начата высадка войск, пушек и припасов. Во главе десантного корпуса стоял двухбунчужный паша Кыдым-Углу, помнивший еще Очаков и Мачин.

Из хроники обороны Тенедоса: «Майор Гедеонов с 200 мушкетерами, сотней албанцев и одною пушкой выступил из шанец, дабы сколько возможно препятствовать высадке. По прибытии отряда к месту высадки, более тысячи турок уже стояли на высоте, прочие лодки под прикрытием кораблей и фрегатов, стрелявших по берегу картечью беспрестанно, высаживали войска в разных местах и тотчас отваливали за другими. Хотя таковыми превосходными силами под выстрелами кораблей не предвиделось возможности воспрепятствовать выйти на берег; но как и отступление без расстройки неприятеля было бы весьма опасно, посему храбрый майор Гедеонов решительно напал на правый флаг неприятеля и столь скоро и удачно сбил его с высоты, что турки в великом беспорядке бросились к берегу, там, будучи, поражаемы с одной стороны пулями и штыками нашими, с другой картечными выстрелами своих кораблей, в отчаянии бросались в море и многие потонули; из двух лодок, возвращавшихся для спасения людей, одна пущена ко дну, другая, потеряв весла и мачту, была прибита к берегу. Албанцы вошли в нее и перебили всех людей. Между тем левый неприятельский фланг, весьма усилившись, обходил нас справа и, занимая высоты, подавался внутрь острова; но, усмотря истребление своего правого фланга, остановился в нерешимости. Майор Гедеонов, видя, что столь многочисленному неприятелю не может он всюду противопо-стоятъ, притом потеряв до 80-ти убитыми и ранеными, в сем числе храброго и опытного капитана Кутамо-ва, пользуясь первой удачею, начал отступать. Неприятель, осмотрев и заметив малочисленность нашу, напал стремительно, но рота гренадер, посланная для подкрепления Гедеонова, явилась вовремя с правого крыла, пустила залп, ударила в штыки, и неприятель, смятый с двух сторон, обратился в бегство. Другой отряд его показался на правом нашем крыле, на высотах, но не смел спуститься с них, показывал вид обойти нас в тыл. Три роты, построенные в колонну, приближались к шанцам, должны были проходить под картечными выстрелами двух фрегатов; оные пустили залп и не успели сделать другой, как люди наши, рассеявшись, пробежали мимо них благополучно и без потерь».

Вместе с солдатами проделал весь путь до места высадки турок и обратно лейтенант Броневский. Сухопутный бой был для него не первый, однако на этот раз пришлось особо тяжело. После гибели капитана Кута-мова он принял на себя командование одной из мушкетерских рот. С обнаженной шпагой в руке бежал под картечью и пулями. Отходили мушкетеры медленно, не только раненых, но и убитых выносили на себе, знали: от турок пощады не будет даже мертвым. Когда отходящая колонна приблизилась к стоящим под берегом турецким фрегатам, Гедеонов прокричал лейтенанту:

– Флотский! Как думаешь, прорвемся на виду кораблей!

– Колонной не прорвемся! – убежденно ответил тот. – Это почему еще?

– С корабля колонна похожа на большое пятно, и в него легко целить!

Гедеонов почесал затылок. Армейские уставы строго-настрого запрещали ломать строй и дробить боевые колонны. В этом был резон: одинокого солдата легко убить, когда же их много и они действуют, как единый механизм, то попробуй тронь! Но здесь был явно особый случай!

– Хорошо! – согласился Гедеонов и крикнул. – Солдатушки! Слушай мой приказ: в разные стороны разбегайся и что есть духу бегом к крепости! Надо прорваться!

– Коли надо, веди нас, батюшка! – откликнулись солдаты. – Мы бежать готовые!

С фрегатов бегущих заметили. Пустили несколько ядер наудачу, но мимо. Так без потерь и проскочили.

Подейский встречал солдат в воротах. Обнял Гедеонова и Броневского, перекрестился, когда мимо пронесли мертвого капитана Кутамова.

– Что-то турки сегодня действуют умело, раньше такого за ними не замечалось! – произнес задумчиво.

– Так французские офицеры ими командуют! – отдышавшись, заявил Броневский.

– Да неужто?! – в один голос воскликнули Подейский и Гедеонов.

– Так и есть! – кивнул Броневский. – Я их, голубчиков, еще на высадке заприметил, не менее десятка будет. В своей синей форме, даже сменить не удосужились!

Несмотря на то, что пробиться к крепости удалось, общая ситуация на острове складывалась нерадостная. Сбросить в море многотысячный десант двумя неполными батальонами Подейский не мог.

Некоторое время наши отбивались в окопах-шанцах, что были загодя вырыты перед крепостным валом, но турок было слишком много. Атаки следовали непрерывно, невзирая на картечь, пули и штыки. Только отобьют один приступ, глядь, турки уже на следующий лезут, отобьют этот, а они уже на третий бегут. Перед окопами настоящие завалы из мертвых тел, а неприятеля как и не убывало.

– Господи! – крестились солдаты. – Да сколько ж их, окаянных? Рука нехристей бить уставши, а они все лезут да лезут!

Уже позднее стало известно, что капудан-паша высадил только за один день на Тенедос более десяти тысяч воинов. Вскоре турки заняли близлежащую гору, с которой им был открыт прямой путь в тыл оборонительных шанцев. Делать нечего, шанцы пришлось оставить и укрыться за крепостными стенами. Отходили так: из крепости внезапно выскочили две роты и ударили в штыки, когда многочисленные толпы турок побежали прочь, солдаты, защищавшие шанцы вместе с пушками и всеми припасами, беспрепятственно вступили по мосту через крепостной ров в крепость. Скрипя ржавыми петлями, затворились за последним солдатом тяжелые дубовые ворота. Мост, к сожалению, не поднимался, а взорвать его уже не было времени.

Теперь весь остров, за исключением цитадели, был в руках турок. Так началось знаменитое тенедосское сидение.

– За стенами недельку продержимся, а там, глядишь, и флот подойдет! Сенявин нас в беде не оставит! – говорил Под ейский своим вымотанным офицерам. Те были такого же мнения:

– За крепость зубами держаться станем! Здесь либо ляжем костьми, либо победим! Посоветовавшись с Подейским, капитан-лейтенант Додт поставил свой бриг ближе к берегу, у самой крепости.

– Вы наш плавучий форт! – пожал руку моряку полковник.

– А вы наш сухопутный линкор! – пожал руку армейцу капитан-лейтенант.

– Отныне побеждать иль погибать будем уже вместе! – решили оба.

С «Богоявленска» уже закончили перевозку на берег орудий тыльного борта и части команды для усиления обороны фронтальной стены.

Из хроники обороны Тенедоса: «Лишь только успели затворить ворота, турки со всех сторон выбежали на площадь и бросились на мост; залп картечью не уменьшил их запальчивости, задние теснили передних и, когда площадь покрылась убитыми и ранеными, тогда отступили, заняли высоты, предместие и открыли по крепости сильный ружейный огонь со всех сторон. К вечеру получили они с кораблей три большие пушки, 9 пудовую мортиру, разные припасы и штурмовые лестницы. Неприятель, зная слабость крепости, и полагая иметь к ней легкий доступ, тотчас по пробитии вечерней зори, отважно пошел на штурм. Но люди, несшие лестницы, были убиты; другие, подбегая ко рву и не видя там лестниц, обращались назад, ко, теснимые задними, отважно стояли под картечным огнем и в темноте и беспорядке были жертвою своей опрометчивости. После знатной потери, каковые бывают при неудачных штурмах, оставили нас до утра в покое».

Спустя некоторое время турецкий флот повторил атаку. Сеид-Али знал слабость приморских стен Тенедоса, а потому решил нанести на этот раз удар со стороны моря. К крепости он двинул весь свой линейный флот. Опасность того, что огромные линкоры сядут на мель или столкнутся от тесноты, была велика, но капудан-паша рисковал. Тенедос должен пасть во что бы то ни стало!

Вновь заговорили пушки. К самому берегу подошли плоскодонные канонерские лодки и начали щедро поливать берега картечью. Линейные корабли метали начиненные порохом бомбы. Вот вспыхнул пожар на стоящем в дальнем углу «Гекторе», его было загасили, но новая бомба и новый пожар. Спустя несколько минут бриг полыхал огромным костром. Стоящему на крепостной стене Броневскому оставалось только молча страдать, созерцая, как напрасно гибнет в пламени его первое судно, которым он так и не успел по настоящему покомандовать. Но предаваться печалям времени не было. Со стороны ворот зашевелилось десантное воинство. Турки медленно подступали к стенам, готовясь к решающему броску на стены. С моря все ближе подходили канонерские лодки, незаменимые при действиях на мелководье и при осадах приморских крепостей. Едва канонерки выдвинулись к гавани, Додт призвал к себе старика Сарычева:

– Фёдорыч, понимаю, что прошу невозможного, но надо обязательно утопить одну из лодок! Утопим одну, все отвяжутся! Раненый унтер ласково погладил свою пушку: – Она постарается!

Жаркий июльский день еще только начинался. Канонерские лодки уверенно шли к берегу, и жерла кулев-рин чернели с их бортов. Вначале лодки накрыла крепостная артиллерия, но отогнать настырных не удалось, они упрямо лезли вперед. И тогда в дело вступил «Бого-явленск». Сарычев (это исторический факт!) с двух выстрелов утопил головную канонерку. Товарищи его не хуже расправились со второй, третья, лишившись мачты, успела спрятаться за мыс.

Во время очередной бомбардировки разорвавшейся рядом бомбой тяжело контузило Броневского. Все произошло мгновенно. Перед глазами вспыхнул огонь, и тупой удар взрывной волны швырнул офицера в сторону. Оглушенного лейтенанта подняли с земли подбежавшие матросы. Отнесли в лазарет. Измученный нескончаемым потоком раненых, врач-хиосец Бартоломей Болиа-ко, наскоро осмотрев Броневского, констатировал:

– Контузия в голову и правый бок! Обычное дело! Он повернулся к санитару:

– Отвар ивовой коры и сон! Кто у нас следующий! Вскоре после этого в лазарет зашли солдаты, молча положили лейтенанта на носилки, понесли. – Куда несете? – поинтересовался Болиако.

– Господин полковник велел отнести господина лейтенанта в свой дом. Там ему будет покойней!

– Хорошо! – согласился врач. – При контузии главное – покой, а микстуру я буду ему присылать!

Страшные головные боли не утихали двое суток. Потом несколько поутихли, а может, Владимир и сам притерпелся. Слышал, однако, еще очень плохо и в ушах стоял нескончаемый звон. Лейтенант Додт прислал товарищу кое-какие вещи, так как все имущество Броневского сгорело на «Гекторе». На третьи сутки он был уже на крепостных стенах, как и прежде руководя артиллерией.

Из хроники обороны Тенедоса: «В 5 часов утра корабль и фрегат турецкие, лавируя близ крепости, производили по оной беспрестанную пальбу; два, стоявшие на якоре, также открыли жестокий огонь; все ж прочие корабли и фрегаты приближались; но в 8 часов турки вдруг прекратили пальбу, с торопливостью отдалились от крепости, и весь флот их немедленно выступил под паруса».

– Что это с ними? – прокричал на ухо своему контуженому соседу Подейский. – Может, очередного султана придушили?

– Да нет, здесь, кажется, дело будет посерьезней! – подал полковнику зрительную трубу Броневский. – Посмотрите внимательней на горизонт слева!

Подейский взял трубу, долго смотрел, но так ничего и не увидел. – Море, да над морем облака низкие!

– То не облака, то паруса! Это Дмитрий Николаевич совершил свой маневр окружения турецкого флота. Теперь погонит их от Дарданелл к горе Афонской, где и перебьет!

– Господи, да неужто! Ну-ка дай-ка мне еще разтрубу глянуть!

В туманной утренней дымке четко проступали белые пятна парусов русских линкоров. Капудан-паше было уже не до Тенедосской цитадели, впору было думать о собственном спасении. Рассматривая приближающийся флот, Броневский неосторожно высунулся из-за крепостного зубца. Расплата последовала мгновенно. Турецкий стрелок, засевший среди развалин форштадта, не промахнулся. Пуля пробила насквозь левое плечо, раздробив кости и вывернув наизнанку сухожилия. Лейтенант молча опустился в лужу собственной крови. – В лазарет! Скорее!

На этот раз Болиако пришлось долго повозиться с раненым.

– Плохая рана! – цокал он языком. – Очень плохая рана! Обычное дело! Надо резать! Выдержите? – Выдержу! – Стакан водки?

Вкуса выпитой залпом водки лейтенант даже не почувствовал.

Врач остановил кровь, как мог, сложил остатки костей, заткнул рану проспиртованной корпией и перевязал.

– Как наш лейтенант? – поинтересовался Подейский, на минуту забежавший в лазарет под вечер.

– Плох! – развел руками врач. – Может статься, что придется руку отнимать!

– Надо сохранить! – мотнул головой полковник. – У него еще вся жизнь впереди!

– Не все в моих силах! Я могу лишь сохранить жизнь, – вздохнул Болиако. – Есть только один человек, кто может спасти руку вашего друга. – Кто он?

– Карузо! Это великий врач, достойный самого Асклепия! Он может все! – Так где же он? – На Корфу!

– Тьфу! – плюнул полковник и выскочил из лазарета.

Картина, которую увидел Подейский, взобравшись на вал, сразу же улучшила его настроение.

Неприятельские корабли торопливо уходили на зюйд, забыв про свой брошенный на Тенедосе десант. Наши их преследовали. (Впереди у обоих флотов была решающая встреча у Афонской горы, которая и вынесет окончательный вердикт: кому из них владеть Эгейским морем!)

Из хроники обороны Тенедоса: «После двухдневной беспрестанной пальбы в крепости оставалось мало пороху, картечи и других снарядов; артиллеристы почти все были перераненные и потому можно представить себе радость всего гарнизона, когда флот наш показался, идущий на всех парусах от Имбро к Тенедосу u cue-mo самое было причиной столь поспешного отступления неприятельской эскадры…»

Проходя мимо крепости, Сенявин передал на «Вену-се» и «Шпицбергене» самое необходимое. Много пороха и ядер дать, однако, не смогли. Эскадра готовилась дать генеральное сражение, а потому на вес был каждый фунт пороха. Почти одновременно шлюп, два капера и несколько вооруженных пушками баркасов напали на турецкую гребную флотилию, стоящую под Анатолийским берегом. Атака была более чем успешной: две лодки взяты в плен, несколько сожжено и потоплено, остальные бежали. Отныне турки лишились возможности переправлять войска на Тенедос. Правда, их и так на острове было более чем достаточно.

Из воспоминаний Владимира Броневского: «В одной со мной комнате помещены были из лучших семейств раненые женщины, в том числе Мария, дочь нашего консула Хальяно. Прекрасная и 17-ти лет, она была ранена хотя легко, но таким образом, что ее должно было обнажать до половины, пояса. Лицо, шея и грудь ее были ушиблены штукатуркой, упавшей с потолка, который разбит был ядрами. Девица сия, страдавшая более от стыда, нежели от боли, привыкла, наконец, к моему присутствию, почитала долгом помогать доктору при моей перевязке и во время осады не отходила от меня ни на минуту. Когда наша эскадра, обошед остров Имбро, прибыла к Тенедосу, двоюродный брат мой А.В. Левшин, узнав, что я тяжело ранен, выпросил позволение у капитана и отправился на шлюпке к крепости. Надлежало плыть под перекрестным огнем, под тучею пуль и картечи. Шлюпку пробило ядром, однако ж люди остались без вреда и посещение брата сколько удивило меня, столько принесло и удовольствия; но, не желая, чтобы он и впредь подвергал себя и людей такой опасности, я просил его не приезжать в другой раз. Едва он уехал, бомба разрушила ту половину дома, в которой я лежал. По счастию, ниша, где стояла моя постель, удержала остатки упавшего на него потолка, и между многими ранеными и убитыми один только я остался в доме невредим».

После разрушения своего дома комендант распорядился сносить всех раненых в пороховой погреб.

– Безопаснее места у нас ныне нет! – рассудил он трезво.

Завидев Броневского, которого вели под руки два санитара, Подейский поспешил к нему:

– Видать, любит тебя, флотский, твой ангел-хранитель, коль дважды от смерти сберег!

– То матушкино благословение меня оберегает! – ответил лейтенант.

Расстегнув ворот батистовой рубахи, он показал коменданту наперсный крест с ладанкой и зашитым псалмом «Живый в помощи Вышнего».

– Воистину, нет ничего на свете сильней материнской любви! – перекрестился Подейский.

Раненых и увечных укладывали прямо меж бочек пороховых. Моряки тому не противились:

– Ежли и сюды бомба залетит, то хоть мучиться не будем! В един миг все на небесах окажемся!

Из воспоминаний Владимира Броневского: «Бомбардирование Тенедоса, крепости, не имеющей ни казематов и никаких погребов, где бы, по крайней мере, можно положить раненых, было ужаснейшим нашим бедствием. При каждом падении бомбы вопли женщин, кричавших: «Панагия! Панагия» (Богородица! Богородица!), давали знать о новых жертвах. Одна 9 пудовая бомба разрушила половину комендантского дома. В нижнем этаже, где разорвало бомбу, одна несчастная женщина лишилась вдруг мужа, брата, двух взрослых детей и грудного ребенка, который лежал возле ног ее; словом, она осталась совершенною сиротою без подпоры и утешения. Пораженную столь великою потерею, сколько ни старались привести ее в чувство; но она не могла говорить, не могла и плакать; унылым взором смотрела на всех, как бы. не понимая, что вокруг нее делается; равнодушие ко всему показывало признаки сумасшествия; когда же священник пришел отдать последний долг, она начала молиться усердно, просила дать ей Святое причастие, потом с тем же равнодушием собранные раздробленные части убитых облобызала без отвращения, простилась с ними, как бы с некой радостию, и сама своими руками опустила тела в море, куда, во избежание заразительного воздуха, бросали убитых. По совершении столь плачевного обряда она заплакала, начала говорить и скоро снова впала в оцепенение. Страдания ее недолго продолжались. На другой день, укрывшись от наблюдения своих родных, она бросилась в море…»

Заняв остров, турки ворвались в стоящий на отшибе монастырь. Через одного позарившегося на деньги грека они прознали, что совсем недавно русские захоронили здесь одного из своих капитанов. Предатель показал и могилу. Турки вырыли гроб и выбросили из него тело. То были останки несчастного капитан-командора Игнатьева. Навстречу, пытаясь остановить святотатство, бросился было местный монах, но тут же пал зарубленный сразу несколькими ятаганами. Тело Игнатьева, а заодно и убитого монаха, закидали хворостом и сожгли. Уходя, турки убили и грека-предателя, справедливо рассудив, что, изменив своим единоверцам, он изменит и им…

Минуло еще три дня. Меж скал Тенедоса, не переставая, били пушки. Над разбитыми брустверами цитадели реял закопченный и рваный Андреевский флаг. А на близлежащих горных вершинах трепетали на ветру кровавые флаги Али… Вместо еще недавно сидевших в крепости турок, там держался русский гарнизон, а осаждали крепость уже турки. Впрочем, удивляться тому не следует, на войне счастье и удача зачастую переменчивы и соседствуют рядом.

Положение осажденных несколько облегчали оставленные Сенявиным у крепости фрегат «Венус», шлюп «Шпицберген» да два капера. Стоило туркам зазеваться и подойти близко к берегу, как на них немедленно обрушивалась картечь.

Взаимодействие крепости и судов было возложено на Петра Додта. Соорудив на приморской стене сигнальную мачту, капитан-лейтенант все время держал в курсе дела Развозова, прося у него, в случае необходимости, помочь артиллерийским огнем.

Затем турки изменили свою тактику. Отказавшись от бесполезных и кровопролитных штурмов, они начали каждодневные многочасовые бомбардировки крепости, благо и ядер, и пороха успели навезти на остров в количестве предостаточном. Положение облегчало крайне неудачное местоположение цитадели, она была выстроена в низине между трех гор, которые турки, разумеется, сразу ее и заняли.

– Встретил бы того умника, который здесь крепость соорудил, вмиг бы голову оторвал! – ругался Подейский, глядя, как десятками падают сверху в крепость ядра.

– В древние времена пушек не было, а стрелы с гор сюда не долетали! – вступился за строителей Гедеонов.

– В таком сурьезном деле, как фортификационное, думать всегда надо наперед! – оставил за собой последнее слово полковник. – Коль ставишь крепость, то ставь навечно! А тут одно слово – западня!

В словах его была известная доля истины. Цитадель не только простреливалась вдоль и поперек, но не имела ни казематов, ни погребов, ни помещений, где люди могли себя чувствовать хоть в какой-то безопасности, а потому ядра, картечь и пули наносили большой урон.

Но совсем уж худо стало, когда турки начали бросать в крепость здоровенные 9-пудовые бомбы, начиненные порохом. Падая, бомбы разрывались с оглушительным грохотом, убивая и калеча всех вокруг.

Из воспоминаний Владимира Броневского: «Турки с первого дня отрезали воду, и чрезвычайный в оной недостаток при палящем зное делал нужду в оной тем чувствительнее, что вопль женщин и детей и беспрестанное служение священников напоминали опасность и положение наше делали отчаянным; но все сие не могло поколебать твердости солдат, оказавших себя истинными героями. Албанцы и жители тенедосские им соревновали. Видя растерзанные члены детей и жен своих, видя домы свои, объятые пламенем, они обрекали себя на смерть, с редким мужеством искали ее на валах и не хотели слышать о сдаче, которую турки два раза предлагали. Чем больше мы чувствовали притеснения от неприятеля, чем ближе стояли к гибели, тем с большею твердостию 12 дней кряду в беспрерывном огне и бессменно работали на батареях, тем охотнее и отважнее заступали места убитых и раненых и все, что неприятелю удавалось разрушить днем, ночью исправно было починяемо. Старые солдаты признавались, что во всю их службу, даже под начальством Суворова, который любил опасности, не случалось им быть в столь бедственном состоянии».

Прошла неделя, началась другая… К концу подходило продовольствие. Если поначалу варили на всех баранью похлебку и пекли лепешки, то теперь довольствовались сухарной кашицей, да и той давали немного. Но хуже иное. В крепости уже почти не было воды. В одну из двух оставшихся цистерн попало ядро и пробило большую дыру. Пока заделывали, почти вся вода ушла в землю. Люди ели мокрую землю… У последней цистерны выставили вооруженный караул. Несколько раз от «Венуса» и «Шпицбергена» к крепости прорывались под огнем баркасы с бочками, но это была капля в море… Подейский в очередной раз уменьшил дневную порцию воды. Каждому стали давать лишь по чарке. Теперь люди умирали не столько от ядер и пуль, как от изнеможения. Первыми начали умирать дети, потом женщины. Офицеры и солдаты, не в силах видеть такое, отдавали им свои порции. Вместо этого, клали себе в рот свинцовые пули, так легче было переносить нестерпимую жажду. Узнав об этом, Подейский велел пить всем свои чарки сразу же по выдаче. За ослушание грозил арестом. Но в первый же вечер Броневский увидел, как полковник, посетив лазарет, сам отдал свою чарку мальчишке-гречонку. Заметив лейтенанта, комендант смутился.

– Мне сегодня что-то пить не хочется! – пробурчал он и, резко развернувшись на каблуках, ушел.

В один из дней у ворот крепости появился парламентер грек. Размахивая белым флагом, он прокричал, что паша предлагает коменданту выгодные условия сдачи крепости. – Жди ответа! – велели ему.

Пока парламентер переминался с ноги на ногу, на стене появился один из стрелков греческого легиона и узнал своего брата. Начался разговор, сразу перешедший с расспросов о родных и близких на взаимные упреки.

Парламентер оправдывался, ссылаясь на бедность и обстоятельства.

– Смотри, как Бог награждает правое дело! – кричал со стены защитник. – Мы были бедны, а теперь я получаю хорошее жалованье и даже сам могу помочь тебе деньгами, а что ты получишь от своих турок, кроме хорошего пинка? – Мы оба служим судьбе!

– Нисколько! Я служу православному государю, а ты врагам Бога и церкви! Я защищаю свое Отечество, а ты помогаешь его угнетать! Мы теперь враги и может статься, что твоя рука лишит меня жизни, или я нанесу тебе смерть. Посуди сам, какое покаяние может очистить твою душу? Церковь будет проклинать тебя, а заменя будет молить! Тебе нет надежды в будущем, а я твердо уповаю на милосердие моего Бога! Разговор братьев был прерван появлением Подейского.

– Передай своему Кыдым-Углу, что он ошибается, думая, что имеет право предложить мне капитуляцию! Напротив, я надеюсь, что скоро сам паша будет просить об этом!

Расставшись, оба брата получили разрешение коменданта на следующий день снова встретиться и поговорить. Паша, узнав о родственных связях парламентера, эту встречу тоже одобрил, имея в том свой интерес. Когда браться начали разговор на второй день, то посланец турок начал кричать, что паша обещает каждому из греков за сдачу крепости по пятьсот пиастров, сумму, весьма немалую! Тенедосским жителям сверх того он дает слово отстроить дома и заплатить все убытки!

– Ты больше не брат мне, а враг кровный! Убирайся прочь и больше не приходи! Если мы теперь и встретимся, то только на поле битвы! Я буду ждать этой встречи! – прокричал в ответ защитник крепости и удалился.

Современник пишет: «В пылком усердии преданности своей к России греки снова и торжественно клялись пролить за русских последнюю каплю крови. Сим случаем пробудилась ненависть их к туркам. Они с яростью приступили было к дому, где содержались пленные, но караульный офицер, поставив солдат пред окнами, остановил тем ожесточенных».

История сохранила имена храбрых греческих воинов – защитников Тенедоса. Жан Миканиото во время боев за шанцы захватил турецкое знамя. После этого он сумел сжечь кофейный дом, стоящий под самым левым фасом крепости, откуда турки очень вредили нашим артиллеристам ружейным огнем. Миканиото, переодевшись в турецкое платье, ночью прокрался к дому и, облив его горючим составом, зажег, после чего под выстрелами спрыгнул в крепостной ров и вернулся обратно. Другой грек, Мишель Крутица, из Смирны, спасшийся со взятого турками капера в одной рубашке, сражался на наиболее опасных участках обороны. Не раз и не два под яростным огнем турецких пушек ездил он на стоящие в море корабли с донесениями. Во время пожара «Гектора» Крутица с матросами сумел отвести уже полыхающий бриг от стоящего рядом «Богоявленска», чем и спас последний.

Однако положение осажденных с каждым часом все больше ухудшалось. Турки по-прежнему заваливали крепость градом ядер, наши могли отвечать лишь малым. На верхней площадке самой высокой из башен комендант посадил самого глазастого из своих солдат. Инструктировал кратко:

– Сиди и жди Сенявина! Как увидишь, беги прытью ко мне и ори во все горло!

– А ежели не придет? – усомнился было глазастый.

– Типун тебе на язык, дурень! – аж сплюнул от злости майор. – Митрий Николаич ни за что нас, сердешных, в беде не бросит и турку на съеденье не выдаст! Мое слово верное – придет!

– Нам бы еще хоть чуток продержаться! – говорил Подейский теперь всем и каждому, тыча пальцем в башню. – Там у меня уже и смотрящий сидит, а потому приободритесь и ждите, скоро кричать станет!

На душе же командира Козловского полка было муторно. Волновала судьба острова, беспокоило отсутствие известий от Сенявина. Как там дела у флотских? Настигли ли турок? Удалось ли их одолеть?

На офицерском совете было решено с последней кружкой воды выходить с артиллерией из крепости и искать смерти в поле.

Позднее один из очевидцев этой беспримерной обороны вспоминал: «Чем больше чувствовали они притеснения от неприятеля, чем опаснее становилось положение их, тем с большею деятельностью и твердостью работали на батареях, тем охотнее и отважнее заступали места убитых и раненых».

А непрерывная бомбардировка шла уже двенадцатый день… По ночам турки спали, три раза в день делали перерыв на намаз, а в остальное время палили из пушек. Наши отвечали тем, что собирали по дворам ядра турецкие и отправляли их обратно. Но порох уже кончался. Все то и дело поглядывали на башню, не закричит ли смотрящий. Но тот все молчал.

– Можа, заснул? – вопрошали служивые мрачно. – Можа, пальнуть в его для острастки, чтоб бойчее был?

– Не надоть! – останавливали таких. – Где мы найдем себе ишшо глазастого?

К Подейскому подошел начальник греческих стрелков:

– Мои воины начинают сомневаться, будет ли адмирал Сенявин столь удачлив, что одолеет турецкий флот и успеет к нам на помощь!

– Пусть не сомневаются! Все будет именно так! – пожал плечами полковник.

– Я-то понимаю, – вздохнул грек. – Но остальные! Позвольте мне сделать торжественное гадание для удовлетворения любопытства!

– Хочется, делайте! – усмехнулся комендант. – Лишь бы толк был!

Греки, несмотря на продолжавшийся обстрел, быстро собрались на внутреннем дворе. За ними потянулись и наши. Привели чудом сохранившегося облезлого барана. Предводитель греческий, вооружившись ножом, ловко зарезал животное. Затем разложил на траве его внутренности, что-то зашептал себе под нос. Очистил мясо с передней лопатки и вдруг, подняв ее над головой, закричал во весь голос:

– Благодарите Бога! Турецкий флот будет разбит! Корабли его возьмет воздух, вода и огонь!

Ответом на слова предводителя был дружный вопль восторга собравшихся. С радостными лицами греки разбежались по боевым постам. Офицеры, скептически наблюдавшие со стороны за необычным действием, подошли к «гадальщику»:

– А говорит ваше гадание, где ныне находится наш флот?

Грек хитро прищурился и повертел в руках баранью лопатку: – Он в руках Бога!

Эти слова вызвали всеобщий вздох облегчения и радости.

– Слышите! Слышите! – внезапно закричало сразу несколько голосов.

Все прислушались. Откуда-то издалека доносился низкий протяжный гул, от которого задрожали несколько чудом уцелевших оконных стекол. Одновременно, пораженные неведомым гулом, смолкли и турецкие батареи.

– Что это? Неужели землетрясение? Подейский перекрестился:

– Это идет морская битва, которая и решит нашу участь!

Эхо далекого сражения продолжалось почти в течение целого дня. Затем все смолкло. Некоторое время обе противные стороны молчали, словно раздумывая над тем, что же происходит сейчас в сотне верст от одинокого острова, чья сила взяла перевес и чьи флаги скоро появятся перед Тенедосом. Затем раздался первый выстрел, и вскоре бомбардировка продолжилась с еще большим ожесточением. Бомбы с ядрами посыпались, как из рога изобилия. Однако турки, осаждая крепость, понимали, что сами являются заложниками обстоятельств, так как не в силах самостоятельно покинуть остров. В конечном счете все должен был решить исход сражения между флотами. Победит Сеид-Али, и Тенедос непременно падет, победит Сенявин, и осаждавшие будут обречены.

Русские и греки отбивались из последних сил. Уже после освобождения офицеры эскадры будут приезжать на героический «Богоявленск» поглядеть на чудо, доселе никем еще невиданное! От многочисленных выстрелов и неизбежных при этом откатов и накатов корабельных пушек, палуба под ними протерлась и в досках образовались глубочайшие борозды.

Минуло еще два тяжелых и кровавых дня, когда около полудня 26 июня, к неизъяснимой радости гарнизона, вдалеке показался корабль «Скорый», а за ним и вся остальная российская эскадра. Громкое «ура!» дало знать туркам, что флот их разбит. В доказательство этого на тенедосский рейд был приведен плененный корабль турецкого адмирала.

Завидя подходящую эскадру, турки немедленно прекратили бомбардировку. Теперь судьба битвы за Тенедос была предрешена и предпринимать что-либо не имело никакого смысла. Впору было думать лишь о собственной участи. Переговоры о сдаче в плен не были слишком продолжительны.

Когда с «Твердого» к берегу подошла шлюпка под белым флагом и на прибрежные камни соскочил флаг-офицер Сенявина, двухбунчужный Кыдым-Углу даже не пытался что-либо выторговывать. Он молча отдал свой сверкающий сапфирами ятаган. Затем пашу подвели к прибывшему Сенявину.

– Усаживайтесь на суда и убирайтесь с острова! – велел он.

– Куда же нам податься? – вытаращил глаза двух-бунчужный.

– А куда хотите… – пожал плечами российский главнокомандующий. – Это уже ваше дело!

– Да будет Аллах милостив к тебе, милосердный из милосердных! – запричитал паша, согнувшись в поклоне. – Мы исчезнем столь быстро, что ты не успеешь даже моргнуть своим лучезарным оком!

Кыдым-Углу оказался человеком дела и первым взобрался на палубу стоявшей у причала требакк. Следом, мелко семеня ногами, по шаткому трапу взбежали, кутаясь в чадру, семь его жен во главе с толстозадым евнухом. Затем длинной вереницей потянулись и янычары. Обычно буйные, на сей раз они были на редкость молчаливы. У трапа стоял караул с примкнутыми штыками, за которым теснилась толпа местных жителей – они зорко высматривали свое добро.

– Вон-вон кувшинчик наш фамильный с насечкой серебряной! – показывал седовласый грек на здоровенного эфиопа, тащившего в руках не менее здоровенный кувшин.

– Иди-ка сюды, голубь чернокрылый,- манил янычара бывший во главе караула унтер из козловцев. – Кидай кувшин энтот и двигай далее налегке!

Злобно вращая белками глаз, эфиоп послушно бросил добычу и, сопя, влез на качавшуюся требаку.

Двухбунчужный паша Сенявина не обманул и спустя несколько часов на острове уже не было ни единого турка.

– Ну вот, – вздохнул с облегчением Сенявин, глядя на отходящие от берега переполненные суда. – Теперь уж можно точно сказать, что сражение за Дарданеллы нами выиграно полностью! Пора заняться убиенными!

Из хроники обороны Тенедоса: «Эскадра наша, прибыв к острову Тенедос, остановилась на якоре по каналу. В ночи турки сделали последнее отчаянное покушение на крепость, пустили множество бомб и с криком атаковали ее, но были храбро опрокинуты гарнизоном нашим, которому успели мы уже подать нужную помощь. Наконец, кричали они в крепость, что если наши сдадутся тотчас, то они пощадят русских и перережут одних греков и албанцев; потом согласились помиловать всех, а после предлагали менять хлеб на воду.

Рано поутру все наши корабли, фрегаты и мелкие военные суда начали занимать места свои по сделанному адмиралу расположению, дабы обложить отовсюду остров и содержать оной в тесной блокаде. Между тем, Сенявин, имея в предмете освободить как можно скорее остров без дальнего и напрасного пролития крови, сделал предложение турецкому десантному начальнику добровольно оставить остров, обещаясь перевести турецкое войско на азиатский берег с оружием его и бога-жом. Тотчас приехали к нам на корабль ^имеется в виду «Твердый» – В. Ш.) два турецких чиновника для ис-прошения позволения снестись предварительно с анатолийским сераскиром, в повелении у коего они состоят, но им в том было отказано, и они, отъезжая, объявили, что в таком случае будут защищаться до последней капли крови.

К удивлению нашему, рано поутру увидели мы на берегу белый флаг. Корсар, бывший ближе всех к острову, подъехал к нему с катером своим и привез к нам второго турецкого начальника Хаджи Юсуф-агу. Чиновник сей был обер-комендантом четырех ближних крепостей в Дарданеллах. Который и объявил согласие их оставить остров на сделанных прежде сего предложениях. Он сказал нам, что для сего происходило у них вчера собрание, на коем половика войск была согласна на сдачу, а другая требовала осады крепости. Но когда представил он им положение их и объявил, что флот их разбит, и первый адмирал их находится в плену на российской эскадре, что если удастся им взять крепость, то, не получая подкрепления и провизии, принуждены будут сдаться и, вероятно, не на столь великодушных и выгодных предложениях: то все убедились в справедливости его предложений. Ввечеру сделаны были приготовления к перевозу турок, что и исполнено было назавтра, несмотря на сильный северный ветер. Турок свезено было до 5000 человек. Потеря их на Тенедосе, сколько по обозрению во время действий, а более по числу на месте зарытых тел, за достоверное положить можно до 800 одними убитыми. Мы же потеряли в крепости при осадах ее и в сражениях трех офицеров и 52 нижних чинов убитыми, шесть офицеров и 125 нижних чинов ранеными и около 40 из жителей, искавших спасения в крепости…»

Едва крепость освободилась от осады, офицеры Козловского полка перенесли Броневского из порохового погреба в один из сохранившихся домов. Забежавший гренадер принес лейтенанту узелок с самыми необходимыми вещами и записку. Броневский развернул ее и прочитал: «Услышав, что вы лишились вашего имущества и тяжело ранены, зная при том, что вы не согласитесь принять посылаемые при сем вещи, я лучше желаю, чтобы вы меня не знали, нежели не приняли того, что для вас необходимо, а мне излишне. Не ищите меня, труд ваш будет напрасен, довольно я ваш друг и ничего больше не желаю, как вашего выздоровления…»

– Кто тебе это передал? – спросил лейтенант гренадера.

– Не могу знать! – пожал тот плечами. – Передали со шлюпки от флота. Сказали, что для вас!

Впоследствии Броневский потратил немало времени и сил, чтобы разыскать своего неизвестного благодетеля, но так ничего и не узнал о нем. Что ж, так, наверное, и должно быть: настоящее добро не нуждается в ответной благодарности… А затем прибыл старый друг лейтенант Насекин. Увидев лежащего, пошутил:

– Эко ты здесь вылеживаешься, пора и честь знать! Собирай вещи и поехали! – Куда? – Куда же еще? Домой, на «Венус»!

Спустя какой-то час Броневский был уже на борту «Венуса». Насекин самолично помог лекарю перевязать рану друга, сам поил его лекарствами. «Он был счастливее меня, имев случай опытом доказать свое ко мне расположение… Ходил за мною, как брат, как отец», – скажет впоследствии Броневский.

Развозов только на минуту спустился к нему, чтобы поприветствовать с прибытием на родной фрегат. «Венус» готовился вступить под паруса. По приказу главнокомандующего он должен был спешить на Корфу, чтобы отвезти раненых и доставить пленного адмирала Бекир-бея, а также лейтенанта Розенберга и фельдъегеря Фёдорова, отправляемых в Петербург с донесением об Афонской победе.

– О ранении твоем уже извещен адмирал. Он велел передать тебе свои самые теплые пожелания скорейшего выздоровления. Подвиг твой на Тенедосе не будет забыт и в рапорте на высочайшее имя главнокомандующий испрашивает тебе орден! – сказал капитан-лейтенант, по жимая слабую руку раненого.

Передал командир Броневскому и письмо из Катто-ро, которое тот так давно ждал. Mania писала о том, что бесконечно любит своего Володю и очень скучает по нему, что каждый день молится за его здоровье и просит Небесную Заступницу об их счастье. От этих строк на душе лейтенанта стало хорошо и покойно, и он, наверное, впервые за все время ранения спокойно заснул.

Бекир-бея и капитана плененного корабля со свитой привезли на фрегат буквально за несколько минут до отхода. До этого времени турецкий адмирал квартировал на «Твердом» в сенявинской каюте и, как он сам говорил, «за короткое время столь привязался к Сеняви-ну, что при прощании они расстались искренними друзьями».

В тот день на эскадре прощались с погибшими. Корабли приспустили все флаги. На «Рафаиле» хоронили своего храброго командира. Лукина, как и всех других, решено было, памятуя о судьбе несчастного Игнатьева, погребать в море. На корабль съехались офицеры со всей эскадры, прибыл главнокомандующий. Команды выстроились по «общему сбору».

Вот как описывает это печальное для всех событие лейтенант Павел Панафидин: «Наконец настала горестная минута расстаться нам с почтенным нашим капитаном. Со всеми почестями, должными начальнику корабля, опустили его в воду, под голову человек его положил большую пуховую подушку, тягости в ногах было мало, и тело его стало вертикально, так что место его головы, впрочем закрытой, осталось на поверхности воды. Вся команда в голос закричала, что «батюшка Дмитрий Александрович и мертвый не хочет нас оставлять». Простой сей случай так нас поразил, что все мы плакали, пока намокшая подушка перестала его держать на поверхности воды. Он от нас скрылся навсегда. Мир тебе, почтенный, храбрый начальник. Я знал твое доброе, благородное сердце и во все время службы моей не был обижен несправедливостью! Тебе много приписывали неправды, твой откровенный характер был для тебя вреден, и твоя богатырская сила ужасала тех, которые тебя не знали…»

Поодаль от остальных стоял, украдкой вытирая слезы платком, контр-адмирал Грейг. Давно ли они вместе с Лукиным провожали в последний путь погибшего при Дарданеллах Игнатьева и вот теперь пришла его очередь прощаться и с Лукиным.

После погребения командира «Рафаила» офицеры разъехались по своим кораблям. Печальная церемония прощания с павшими продолжилась уже по всей эскадре.

Погибшие со вчерашнего вечера рядами лежали в новом платье на шканцах. Корабельные батюшки всю ночь читали над ними «Псалтырь». Поутру, загодя, у бортов поставили козлы с досками. В присутствии командиров и всех офицеров священники отслужили панихиду. Печально пели хоры корабельных певчих. Затем друзья и товарищи простились с павшими. Целовали в холодные лбы:

– Прости, Митюха, что теперича жив остался! Когда-нибудь да свидимся!

Затем покойников зашили в парусину. Последний стежок, по старинному морскому обычаю, делали через нос. К ногам привязали по ядру. В молчании перенесли саваны на доски, их наклонили за борт, и мертвые тела одно за другим с легким всплеском навсегда исчезли в пучине.

Вечером офицеры «Рафаила», собравшись в кают-компании, поминали своего командира. Говорили мало. Каждому вспоминалось и думалось о своем.

– Послушайте, господа! – взял слово Павел Панафидин. – Неизвестно отчего, но над нашим отрядом словно висит некое проклятье. Вначале разбился корвет «Флора» и вся его команда попала в плен к туркам, затем при Дарданеллах пал капитан-командор Игнатьев, несчастья которого не прекратились даже с его смертью, и вот погиб наш храбрый командир! Отчего же сие может быть?

– То нам, смертным, неведомо! – покачал головой лейтенант Макаров. – На все воля Божья! Помянем лучше еще раз нашего Дмитрия Александровича! Пусть дно морское будет ему пухом!

Любопытно, что находившийся с Сенявиным на «Твердом» дипломатический агент Поццо-ди-Борго втихомолку отправил письмо на имя императора, где со знанием дела покритиковал адмирала за упущенные возможности. Заодно попросил для себя за свершенные в бою при Афонской горе подвиги… Георгиевский крест!

В тот же день отправил подробный рапорт в столицу и Сенявин. И он просил о наградах. Просил не мало: пять сотен солдатских крестов. В кают-компаниях офицеры читали вслух героические оды:

Все встали в строй, текут, текут, предводит их победа: Бежит из града в град поклонник Магомеда. Уж стонет в их руках окованный ага… Красуйся, славою Россия вознесенна! Изумлеваясь, зрит на мощь твою Вселенна. Не Бельт един тебе и Каспий платит дань, – Тебе Средьземный Понт колена преклоняет; Тя равно возвышает пред солнцем мир и брань…

Над кораблями Средиземноморской эскадры все еще трепетали приспущенные в знак траура флаги. Погребение павших – как послесловие сражения, его неизбежный и печальный «постфактум». Вспугнув чаек, грянул прощальный салют. Минута и вновь взметнулись вверх Андреевские стяги. Российские моряки были полны решимости продолжить с кем бы то ни было битву за Дарданеллы.

Великий Державин писал на тему победы в водах Эгейских:

Единый час, одно мгновенье Удобны царства поразить, Одно стихиев дуновенье Гигантов в прах преобратить; Их ищут места – и не знают, В пыли героев попирают! Героев? Нет! – но их дела Из мрака и веков блистают; Нетленна память, похвала И из развалин вылетают; Как холмы гробы их цветут!