"Битва за Дарданеллы" - читать интересную книгу автора (Шигин Владимир Виленович)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В те дни русская и французская армии сошлись в решающей битве неподалеку от прусского городка Фрид-ланд. Во главе нашей армии стоял генерал от инфантерии Беннигсен, во главе французской сам Наполеон. Возомнивший себя после почетной ничьей при Прейсиш-Эйлау гениальным полководцем, Беннигсен уже в самом начале сражения допустил непростительную ошибку. Он принял бой в невыгоднейшей из позиций! Расположение русской армии пересекал иглубокий овраг и озеро. Несмотря на это, Беннигсен велел атаковать. Поначалу удалось потеснить авангард, но затем Наполеон подтянул основные силы.

– Вызвать ко мне Нея и Виктора! – велел он. Когда маршалы прибыли, он показал им на левый фланг русской армии, где начальствовал Багратион.

– Овраг и озеро не дадут противнику маневрировать резервами, а потому растерзайте своими корпусами левое крыло русских!

– Мы атакуем немедленно! – маршалы поскакали к выстроенным колоннам.

Князь Пётр отбивался до последнего. Лишь поздним вечером он был вынужден начать отход. Французы, подтянув артиллерию, поливали отступающих картечью. Историк пишет: «…Французская картечь косила ряды противника, когда целые роты в течение секунд превращались в горы кровавого мяса. Остатки русской кавалерии пытались уничтожить эту выдвинутую вперед смертоносную батарею, но лишь разделили судьбу своих соратников-пехотинцев, когда точным залпом были скошены и люди, и кони».

Реку Аллу Багратион переходил уже по горящим мостам. Не лучше пришлось и правому крылу генерала Горчакова. Последний отступал вовсе под неприятельским огнем вброд. Пытаясь спасти положение, Беннигсен послал в атаку через реку резервы, но последние были расстреляны французами прямо в водах Аллы. – Пусть контратакует гвардия! – велел Беннигсен.

– Но им придется атаковать через овраг! Это расстроит колонны и ослабит удар! – пытались его образумить.

– Не рассуждать! – рассвирепел главнокомандующий.

Спустя час гвардейские полки полегли на фридландских косогорах, а Беннигсен уже слал в ненужную атаку конницу Горчакова. Кавалеристы тоже исполнили долг до конца…

Теперь русской армии грозил разгром похлеще Аустерлица, но испуганный собственными большими потерями, Наполеон не решился преследовать отступавших, и те смогли кое-как оторваться от французов. Историки единодушно отмечают, что при Фридланде французы взяли удивительно мало пленных. Русские солдаты предпочитали смерть.

…Кто сколько потерял во Фридландской мясорубке, не ясно и до сегодняшнего дня. Русские историки считают, что французы положили там от двенадцати до семнадцати тысяч, а мы пятнадцать. Сами французы оценивают свой урон всего лишь в семь тысяч, зато наши аж в двадцать пять! Истина, видимо, где-то посредине. Но при всем том понятно одно: и та, и другая стороны щедро умылись солдатской кровью, те и другие были измотаны вконец, тем и другим, как воздух, нужна была хоть какая-то передышка. Наполеон был безмерно горд Фридландом, пришедшимся как раз на годовщину его знаменитой победы при Маренго.

Французская армия стояла теперь у Немана, под городом Тильзит. На противоположной стороне реки стояли русские, а потому император несколько раз ездил на берег, наблюдать за их передвижением.

– Всего какая-то неделя марша, и мы уже в Вильно! – делился Наполеон своими мыслями с Бертье. – А там еще несколько бросков, и мы у стен Петербурга!

Начальник штаба оптимизма императора, впрочем, не разделял.

– Такой удар можно было вполне нанести той армией, сир, которую мы привели из Булони. С настоящей же мы не выберемся даже из Курляндии! Император недовольно передернул плечами:

– Во всяком случае я своей шпагой заставил царя Александра образумиться от вражды со мной! Драться более он уже не в силах!

– Так же как, впрочем, и мы! – не удержавшись, съязвил маршал императору, и тот в ответ промолчал.

Бертье был недалек от истины. Французам теперь впору было только зализывать собственные раны, а не лезть на ражон. – Надо мириться, – хмуро заметил Наполеон.

Французский император прекрасно знал о бедственном положении своей армии, но мало знал о состоянии русской. Русская же армия к этому времени вообще была деморализована. Будущий поэт-партизан, а тогда еще никому неизвестный гусарский поручик Денис Давыдов, побывав в те дни на главной квартире, сказал собратьям ахтырцам за квартой жженки жестко, но правдиво:

– В курятнике у Беннигсена свалка полнейшая, как за полчаса до светопреставления!

– Ну и черт с ним! – крутили усы ротмистры да корнеты. – Наше дело простое: сабли вон и марш-марш! Все одно помирать когда-то надо, так что лучше уж теперь, но хоть со славой!

Сам император Александр был в то время, как и после Аустерлица, на грани нервного срыва. Фридланд оказался для него почище памятного побоища у Працен-ских высот. Тогда на поле Аустерлица вокруг была хоть чужая земля, здесь же совсем рядом проходила уже граница империи. Генерал Беннигсен назойливо умолял Александра о перемирии.

– То, что у нас осталось, не хватит и на несколько часов хорошей драки! – вздыхал он, разводя руками.

Младший брат императора Константин, грубиян, но смельчак еще суворовской выучки, заявил старшему брату в лицо без всяких обиняков:

– Саша! Если не желаешь мира с Францией, дай каждому из наших солдат по заряженному пистолету и прикажи, чтобы они пустили себе пулю в лоб. Результат при этом будет такой же, как и в случае следующего сражения с французами!

После таких слов делать было просто нечего, и Александр послал к Наполеону своего представителя генерала князя Лобанова-Ростовского. Соратник Суворова еще по Измаилу, старый генерал был вырван войной из деревни, где в свое удовольствие занимался винным промыслом. Однако пока он добрался до армии, военные действия были уже закончены, и ветеран повоевать не успел. Все замерли в ожидании итогов переговоров, захочет ли мириться «двурогатый антихрист»? К облегчению всех, Наполеон мгновенно утвердил акт перемирия, и, пожимая на прощание князю руку, сказал:

– Я желаю гораздо большего, чем мир с Россией, я желаю с ней дружбы и союза!

Едва же генерал вручил царю акт перемирия, как был немедленно снова отправлен в ставку «Великой армии».

– Передайте Наполеону мои слова: «Союз Франции и России постоянно был предметом моих самых горячих желаний!» – велел Александр.

Наполеон принял посланца немедленно, был с ним предельно предупредителен и сам предложил личную встречу с российским императором. Российская сторона заикнулась о том, что не мешало бы пригласить и прусского короля, но Наполеон с гневом отверг предложение.

– Мне не о чем говорить с этим недоноском Фридрихом Вильгельмом! – резко оборвал он простителей. – Пусть сидит и ждет своей участи!

Победитель всегда диктует свою волю побежденным. Фридриху Вильгельму оставалось теперь лишь надеяться на лучшее. Чтобы соблюсти равенство при встрече двух императоров, согласились встретиться на нейтральной территории посреди Немана. За ночь бородатые французские саперы сколотили плот. На плоту поставили два павильона. Один расписанный с вензелем «А» и «N», другой, более простой, для свиты. Утром 25 июня оба императора одновременно отчалили от противоположных берегов навстречу друг другу. Александра провожал униженный и согбенный Фридрих Вильгельм.

– Прошу тебя, мой друг, не забудь меня и мою маленькую несчастную Пруссию!

– Останьтесь здесь, на берегу! – сказал Александр. – Если Наполеон согласится пригласить вас на переговоры, я тут же оповещу! – Я буду ждать и молить Бога!

Наполеон плыл в роскошной, покрытой коврами гондоле (и где такую только отыскали?), Александр – в простой рыбачьей лодке (хорошо, что сыскали хоть такую!). Верный своему извечному правилу во всем быть первым, Наполеон, обогнав российского императора, первым вступил на плот и уже подавал руку, встречая Александра, когда тот выходил из своей лодки. Посмотрев друг на друга, императоры обнялись.

– Государь! Я ненавижу англичан так же, как и вы! – ни с того ни с сего сказал первую фразу Александр.

Наполеон от удивления даже приподнял бровь. Начало встречи было более чем многообещающим.

– В таком случае я не сомневаюсь, что все между нами будет быстро улажено, – ответил французский император русскому.

Расточая улыбки друг другу, вчерашние враги прошли в главный павильон, где и закрылись на добрых два часа.

– Будем вести переговоры тет-а-тет, – предложил Наполеон, едва оба сели в кресла. – Я буду вашим секретарем, а вы моим! – Я не возражаю! – кивнул Александр.

Начало разговора обещало только хорошее, но тут российский монарх предложил пригласить на переговоры и короля Пруссии, который ожидал на берегу. Наполеон отверг это предложение по-солдатски прямо: – Я часто спал вдвоем, но втроем никогда!

В ответ на это Александр несколько насупился, и Наполеон решил не обижать более своего визави.

– Ваше величество, – улыбнулся он. – Я прошу вас завтра же перебраться из вашей правобережной дыры Ашт-Баублен ко мне в Тильзит, в тот самый дом, где вы жили до Фриланда. Он уже готов к вашему приему! Сам город на время переговоров я предлагаю объявить нейтральным.

Завершив общие темы, императоры затем представили друг другу свои свиты. Александр знакомился вежливо и изысканно. Наполеон весело и наигранно-простецки. Беннигсену он сказал: – Вы были злы при Эйлау!

Несколько последующих дней оба императора почти не расставались. С утра они вдвоем проводили смотры войск, после обеда вели переговоры. Иногда, по просьбе Александра, Наполеон соглашался, чтобы к ним присоединился и Фридрих Вильгельм, но даже тогда французский император не замечал заискивающего пруссака в упор. Иногда оба императора гуляли по городу пешком, рассуждая о политике и философии. И Александр, и Наполеон явно симпатизировали друг другу.

«Я был крайне им доволен! – писал Наполеон жене Жозефине после первых встреч. – Это молодой, чрезвычайно добрый и красивый император. Он гораздо умнее, чем думают». О том, кто кого перехитрил в Тильзите, историки спорят и по сей день. Однако большинство склоняется к тому, что в конце концов хитрее оказался все же Александр. Он всегда внимательнейшим образом слушал Наполеона, громко восхищался его талантами и победами, нахваливал его соратников и, не стесняясь в выражениях, поносил его врагов.

– Ну, а как вам англичане? – спрашивал Наполеон своего собеседника.

– Мерзкая нация на не менее мерзком острове! – не моргнув глазом, отвечал российский монарх.

– Метко сказано, а главное – точно! – смеялся Наполеон и снова спрашивал: – Ну, а каково ваше мнение о Людовике Тринадцатом?

– Самый пустой и ничтожный человечишко в Европе! – тут же отзывался Александр, приводя в изумление Наполеона, прекрасно осведомленного о том, на чьи деньги веселится в Митаве этот бежавший Бурбон.

Александр тем временем поражал французского императора своими откровениями и предложениями.

– А не женить ли нам мою сестру Екатерину и вашего брата Жерома, сделав его королем Польши? Это бы поделило Польшу между нашими державами, причем в вашу пользу? – спросил он неожиданно.

Наполеон, уже не зная, где у русского монарха кончается здравый смысл и начинается фарс, замахал руками:

– Нет, нет и нет! Такое решение со временем обязательно приведет к столь большим распрям между нашими державами, о которых мы даже пока и не представляем! Не будем же создавать себе трудностей, ведь их у нас и так довольно!

Одновременно велись и полномасштабные переговоры. От французов их вел Талейран, от русских – старые екатерининские орлы Лобанов-Ростовский и Куракин. Александр желал этим показать, насколь серьезно он относится к возникшей ситуации, направляя на переговоры не таких молокососов, как Убри и Долгорукий, а тех, с чьими именами связано былое величие России. Один из русских историков так характеризовал поведение Александра Первого в те дни: «Ему нужно было усыпить малейшие подозрения Наполеона. Он решил не останавливаться для этого ни перед чем, даже перед унижениями. Ненависть к Наполеону не утратила ни силы, ни остроты, но он сумел ее скрыть и опасался обнаружить каким-нибудь неосторожным поступком…»

– Дались вам эти гнусные пруссаки! – пожимал плечами французский император. – Давайте лучше попросту ликвидируем это ничтожество. Половину вам, половину мне!

Момент был, конечно, исторический. Как знать, куда бы повернула вся мировая история, согласись российский император с предложением императора французского. Но Александр бился за Пруссию, как за собственное Отечество. В этом, впрочем, был свой резон. Ведь Пруссия была прекрасным барьером.

– Ладно, – согласился в конце концов Наполеон. – Оставим вашему любимому Фридриху кое-что на кормление, но много земли ему явно не по силам!

Человек дела, Наполеон тут же карандашом лихо обкорнал на карте прусское королевство более чем на треть. Часть земель он отдал полякам, другую, к западу от Эльбы, своему брату Жерому, образовав из них королевство Вестфальское. Пытаясь спасти хоть Магдебург, Фридрих Вильгельм вызвал в Тильзит свою красавицу жену Луизу. – Очаруй этого людоеда! – попросил он… – Я постараюсь, мой милый! – ответила королева.

Наполеон проявил к Луизе максимальную любезность, изощряясь в комплиментах и эпитетах. В одну из встреч он даже подарил королеве розу, но Магдебург все же у Фридриха Вильгельма отобрал.

Из собственноручной заметки Александра Первого, помеченной Тильзитом 24 июня / 6 июля 1807 года: «Я прошу только взамен очищения Молдавии и Валахии уступки княжества Иевер, Катторо и Семи Островов, для облегчения участи прусского короля возвратить ему 200 000 душ на левом берегу Эльбы, включая сюда Старую Марку, остальную часть Магдебурга и Галь-берштадта, которые, по признанию самого Наполеона, обещаны мне, и назначить Нетце и Древенец границами с герцогством Варшавским».

7 июля 1807 года был подписан договор о союзе, дружбе и мире между двумя императорами. Отныне Россия должна была воевать со своим вчерашним союзником Англией, присоединившись к континентальной блокаде. Кроме этого, Александр признавал Наполеона императором, как и все его завоевания. На торжествах по случаю перемирия Александр, нацепив поверх ленты ордена Андрея Первозванного ленту Почетного легиона, выглядел весьма довольным.

– Не так все плохо, – говорил он Куракину. – Мы не потеряли ни пяди своей земли, по-прежнему вершим политику в Европе, кроме этого, Наполеон поможет нам замириться с турками и даст свободу действий против Швеции.

Затем императоры дарили ордена. Александр вручил звезды Святого Андрея: Жерому, Талейрану, Мюрату и Бертье. Наполеон в свою очередь вешал кресты Почетного легиона русским сановникам. Но когда Александр предложил французскому императору наградить столь почетной наградой и Беннигсена, тот откровенно поморщился. Увидев это, Александр побледнел. Он понял намек Наполеона, не желавшего награждать убийцу Павла Первого. Для самолюбивого и мнительного Александра это была настоящая пощечина. Безродный корсиканец наглядно продемонстрировал ему, что в душе презирает как самого палача, так и Александра, стремящегося осыпать наградами убийцу собственного отца.

Уже вечером после торжеств французский император признался брату Жерому:

– Все было в общем-то неплохо! Единственно, что было противно, когда сын просил орден убийце отца!

Тильзитское стояние армий подходило к концу. Императоры разъезжались. За ними следом расходились по квартирам и армии. Наполеон возвращался в Париж через раболепствующую Германию. Франция встречала его с радостью, Наполеон торжествовал:

– Как бы ни сложилась моя судьба дальше, но Тильзит всегда будет моим самым счастливым временем жизни! – говорил он сидящему рядом в карете Талейрану.

За спинами толп, кричащих от восторга, стояли немногие, кто понимали, что самые большие жертвы французского народа еще впереди. На них шикали:

– Вы что не радуетесь величию Франции? Ведь император принес нам мир!

– Это не мир, а всего лишь передышка перед новыми побоищами!- отвечали немногие.

От них шарахались, как от чумных, и снова ликовали. Ах, если бы могли они заглянуть всего лишь на несколько лет вперед… Увы, это не дано никому!

У отъезжающего домой Александра Первого настроение было иное.

– Я знаю, что заключенный мною мир особой радости в Петербурге не вызовет! – вздыхал император. – Впрочем, ничего страшного в том нет. Поохают, как обычно, да перестанут!

Именно в этот момент пришло известие о блестящей победе при Афонской горе эскадры вице-адмирала Сеня-вина. Восторженный историк Карамзин прислал в Тиль-зит письмо: «Сенявин, по причине достохвалъных своих поступков и уважения своей нации, которое он успел заслужить, почитаемый как ученик адмирала Мордвинова, гоним за оное».

Многие считают, что тайную злость и зависть на своего удачливого флотоводца император затаил именно тогда. Историк Н. Каллистов пишет: «По человечеству, Александр Первый завидовал Сенявину тогда, когда сам, будучи во многом виноват в неудачах, сопровождавших в эту войну нашу армию, только и слышал от Се-нявина, что об успехах флота. Тут Аустерлиц…, уязвленное военное честолюбие, неизбежность новых поражений, тяжкие думы о будущем, полное крушение планов войны, разгром под Фридландом, а Сенявин так и сыпет донесениями: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу:…разбил, захватил, занял, взял в плен, уничтожил, истребил…» Этим резким контрастом в настроениях, которые Александр Первый воспринимал тогда от горячо любимой им неудачливой армии и нелюбимого победоносного флота, и создавалось, и питалось чувство зависти к Сенявину».

На отрицательную черту в характере императора – зависть к своим подчиненным – указывали многие. Но и это не все! В своих воспоминаниях его современник С. А. Тучков писал, что император предпочитает «терпеть урон от беспрекословного повиновения, нежели выгоды от решительности. Правило сие он распространил и на главнокомандующих». Что же до Сенявина, то он-то как раз и отличался решительностью!

Однако пока Александру Первому было не до сведения счетов со своим счастливым «соперником» по славе. Сейчас ему предстояла встреча с Россией, оглушенной позором Тильзита. Александр готовился к тому, что подписанный им договор не будет воспринят с радостью. Но то, что произошло после возвращения императора, было просто неописуемо! Первым человеком, кто дал оплеуху Александру в присутствии всего двора, была его мать Мария Федоровна. Когда сын подошел к ней поприветствовать, она отстранилась от него.

– Мне неприятно целовать друга Бонапарта! – сказала императрица холодно и демонстративно.

Александр остался стоять посреди залы, оплеванный и растоптанный. Присутствовавший при этом граф Семен Воронцов, циник и острослов, съязвил:

– Подписавши мир в Тильзите, в Петербург совершили въезд на ослах!

Граф Петр Толстой, человек прямой и честный, напомнил императору:

– Берегитесь, государь, а не то кончите, как ваш отец!

В великосветских салонах, не таясь, обсуждали, как бы сподручней постричь императора в монахи за измену России, а канцлера Румянцева отправить торговать квасом. Эти крамольные разговоры поддерживала сама Мария Федоровна. Вторя ей, митрополиты сочли греховным повеление Александра отменить анафему Наполеону, как антихристу. Несмотря на все указания императора и Синода, по городам и весям, как и раньше в церквах, на чем свет стоит кляли французского узурпатора. Официально держава повиновалась своему самодержцу, но роптали все: от первого царедворца до последнего крестьянина. В театрах в те дни на ура шла трагедия Озерова «Дмитрий Донской». Публика ревела от восторга и устраивала громкие овации, когда в ответ на предложение Мамая о подчинении князь Дмитрий гордо говорил: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!»

Подвыпившие гвардейцы во главе с будущим декабристом князем Волконским, возвращаясь под утро от цыган, били камнями стекла'во французском посольстве. Наполеоновский посланник генерал Савари по этой причине к окнам близко не подходил, а при себе даже ночью держал пару заряженных пистолетов. Неугомонный гусар Михайло Лунин, бретер и забияка, завел себе шелудивого, ободранного, но злобного пса, бросавшегося с лаем на прохожих, если крикнуть «Бонапарт»! Но всех перещеголял граф Ростопчин. Он купил за огромные деньги бюст Наполеона и, разбив супостату голову, приспособил его под ночной горшок. Отныне, принимая гостей, он неизменно говорил, к всеобщему удовольствию: – А не хотите ли, господа, в Бонапартия?

Не менее дворян ярилось и купечество. Союз с Наполеоном сильно ударил по их традиционной коммерции с британцами, а следовательно, и по кошелькам. В выражениях седобородые не стеснялись:

– До чего дожили, до чего досмотрелись! Царь наш приказчиком у антихриста екабинского! Бывало ли таковое позорище на Святой Руси?

На имя императора в Петербург шли анонимные письма, где Александра обзывали слугой и прихвостнем кровожадного тирана. Письма сваливали грудами и, не читая, жгли.

Осенью 1807 года шведский посол граф Стединг доносил в Стокгольм с нескрываемой тревогой: «Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена, а так как императрица мать и императрица Елизавета не обладают соответствующими данными, то на престол хотят возвести великую княжну Екатерину».

Видя все это, Александр Первый стал нелюдим и подозрителен. Он разогнал с постов всех своих бывших друзей юности, включая Чарторыского, Кочубея, Новосильцева и Строганова. Их место заняли умудренные опытом и сединами мужи. Тильзит довлел над императором, и при каждом удобном случае он оправдывался:

– Поймите, что иного выхода у нас сейчас просто нет! Драться сегодня с Наполеоном – это безумие! Мы должны ПОКА дружить с ним, копя свои силы и средства, и средь глухой тишины готовиться к будущей решающей битве! Тильзит – это не мир, это лишь короткий привал перед последней грандиозной битвой за Европу!

Послом в Париж Александр направил графа Петра Толстого. Боевой генерал, честный и храбрый, он ненавидел Наполеона, как только можно ненавидеть самого заклятого врага. Почему российский император назначил на столь деликатную должность столь одиозную фигуру, было загадкой для французов. Если строптивый генерал должен был показать Наполеону, что с Россией шутки плохи, то он показал это в избытке. Еще до отъезда из Санкт-Петербурга в ноги Толстому упала, голося, жена:

– Ой, сокол мой, Петруша, не езди к этому извергу рода человеческого! Не губи свою душу! Пожалей меня с детьми да внуками малыми!

– Ах, Катюша, – целовал жену екатерининский ветеран.- Не вальсировать до Парижу еду, а воевать! Как же мне, старому солдату, от чести такой отказываться? За спиной-то не только ты с детишками, а вся Расеюшка стоит!

«Враг человечества» встретил Толстого в Фонтенбло на редкость приветливо. Взяв генерала под руку, Наполеон говорил ему, что дни в Тильзите он считает самыми лучшими в своей жизни, а русский народ он просто обожает. Толстой на эти слова кривился и молчал. Российского посла император разместил в роскошном особняке, выкупив его у своего шурина Мюрата за миллион франков. Почти каждый день Наполеон с Жозефиной зазывали генерала к себе домой. Но Толстой в гости старался не хаживать, а при вынужденных беседах ни разу не смягчил скорбного выражения лица.

– Этот солдафон всего дичится! Ну и удружил мне мой брат Александр с послом! – невыдержав толстовского демарша, поделился с женой Наполеон.

– Думаю, русский царь прислал к нам Толстого со значением! – здраво рассудила Жозефина.

Если во время своего пребывания в Париже Толстой что-то и делал, то только то, что наверняка вредило русско-французским отношениям.

– Чем скорее Бонапартий меня из Парижу вышибет, тем лучше! – заявлял он своим сотрудникам. – Город и вправду хорош, но приехать сюда хотел бы я верхом на коне со своими солдатушками!

Вице-адмирала Сенявина граф Толстой в письмах, как мог, подбадривал. На все наскоки Талейрана лишь пожимал плечами:

– Адмирал от меня далеко и ему виднее, что и как делать!

Когда ж, наконец, Петербург решился заменить несговорчивого Толстого, то, отъезжая из Тюильри, Толстой, получив напоследок очередное послание Сенявина, довольно потирал руки:

– Славно их Митрий Николаич отделывает, под первое число! Знай наших!

Уезжая, Толстой впервые позволил себе прилюдно улыбнуться. Об улыбке посла немедленно доложили императору.

– Это неспроста! – покачал головой Наполеон. – Если Толстой заулыбался, значит, где-то русские подложили нам хорошую свинью. И я знаю где – на Средиземном море!