"Эдгар Аллан По. Вильям Вильсон" - читать интересную книгу автора

окончились совершеннейшей неудачей и, разумеется, полным моим торжеством.
С тех пор слово мое стало законом для всех в доме, и в том возрасте, когда
ребенка обыкновенно еще водят на помочах, я был всецело предоставлен
самому себе и всегда и во всем поступал как мне заблагорассудится.
Самые ранние мои школьные воспоминания связаны с большим, несуразно
построенным домом времен королевы Елизаветы, в туманном сельском уголке,
где росло множество могучих шишковатых деревьев и все дома были очень
старые. Почтенное и древнее селение это было местом поистине сказочно
мирным и безмятежным. Вот я пишу сейчас о нем и вновь ощущаю свежесть и
прохладу его тенистых аллей, вдыхаю аромат цветущего кустарника и вновь
трепещу от неизъяснимого восторга, заслышав глухой в низкий звон
церковного колокола, что каждый час нежданно и гулко будит тишину и сумрак
погруженной в дрему готической резной колокольни.
Я перебираю в памяти мельчайшие подробности школьной жизни, всего,
что с ней связано, и воспоминания эти радуют меня, насколько я еще
способен радоваться. Погруженному в пучину страдания, страдания, увы!
слишком неподдельного, мне простятся поиски утешения, пусть слабого и
мимолетного, в случайных беспорядочных подробностях. Подробности эти, хотя
и весьма обыденные и даже смешные сами по себе, особенно для меня важны,
ибо они связаны с той порою, когда я различил первые неясные
предостережения судьбы, что позднее полностью мною завладела, с тем
местом, где все это началось. Итак, позвольте мне перейти к воспоминаниям.
Дом, как я уже сказал, был старый и нескладный. Двор - обширный,
окруженный со всех сторон высокой и массивной кирпичной оградой, верх
которой был утыкан битым стеклом.
Эти, совсем тюремные, стены ограничивали наши владения, мы выходили
за них всего трижды в неделю - по субботам после полудня, когда нам
разрешали выйти всем вместе в сопровождении двух наставников на недолгую
прогулку по соседним полям, и дважды по воскресеньям, когда нас, так же
строем, водили к утренней и вечерней службе в сельскую церковь.
Священником в этой церкви был директор нашего пансиона. В каком глубоком
изумлении, в каком смущении пребывала моя душа, когда с нашей далекой
скамьи на хорах я смотрел, как медленно и величественно он поднимается на
церковную кафедру! Неужто этот почтенный проповедник, с лицом столь
благолепно милостивым, в облачении столь пышном, столь торжественно
ниспадающем до полу,- в парике, напудренном столь тщательно, таком большом
и внушительном,- неужто это он, только что сердитый и угрюмый, в
обсыпанном нюхательным табаком сюртуке, с линейкой в руках, творил суд и
расправу по драконовским законам нашего заведения? О, безмерное
противоречие, ужасное в своей непостижимости!
Из угла массивной ограды, насупясь, глядели еще более массивные
ворота. Они были усажены множеством железных болтов и увенчаны острыми
железными зубьями. Какой глубокий благоговейный страх они внушали! Они
всегда были на запоре, кроме тех трех наших выходов, о которых уже
говорилось, и тогда в каждом скрипе их могучих петель нам чудились
всевозможные тайны - мы находили великое множество поводов для сумрачных
замечаний и еще более сумрачных раздумий.
Владения наши имели неправильную форму, и там было много уединенных
площадок. Три-четыре самые большие предназначались для игр. Они были
ровные, посыпаны крупным песком и хорошо утрамбованы. Помню, там не было