"Эдгар Аллан По. Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром" - читать интересную книгу автора

своей, тихонько водя ею перед ним. Такой опыт никогда не удавался мне с
ним прежде, и я не рассчитывал на успех и теперь, но, к моему удивлению,
рука его послушно, хотя и слабо, последовала за всеми движениями моей. Я
решил попытаться с ним заговорить.
- Мистер Вальдемар,- спросил я,- вы спите? - Он не отвечал, но я
заметил, что губы его дрогнули, и повторил вопрос снова и снова. После
третьего раза но всему его телу пробежала легкая дрожь; веки приоткрылись,
обнаружив полоски белков; губы нехотя задвигались, и из них послышался
едва различимый шепот:
- Да, сейчас сплю. Не будите меня! Дайте мне умереть так!
Я ощупал его тело, оказавшееся по-прежнему окоченелым. Правая рука
его продолжала повиноваться движениям моей. Я снова спросил спящего:
- А как боль в груди, мистер Вальдемар?
На этот раз он ответил немедленно, но еще тише, чем прежде:
- Ничего не болит - умираю.
Я решил пока не тревожить его больше, и мы ничего не говорили и не
делали до прихода доктора Ф., который явился незадолго перед восходом
солнца и был несказанно удивлен, застав пациента еще живым. Пощупав у
спящего пульс и поднеся к его губам зеркало, он попросил меня снова
заговорить с ним. Я спросил:
- Мистер Вальдемар, вы все еще спите?
Как и раньше, ответ заставил себя ждать несколько минут; за это время
умирающий словно собирался с силами, чтобы заговорить, Когда я повторил
свой вопрос в четвертый раз, он произнес очень тихо, почти неслышно:
- Да, все еще сплю - умираю.
По мнению, вернее, по желанию врачей, мистера Вальдемара надо было
теперь оставить в его, по видимости, спокойном состоянии вплоть до
наступления смерти, которая, как все были уверены, должна была последовать
через несколько минут. Я, однако, решил еще раз заговорить с ним и просто
повторил свой предыдущий вопрос.
В это время в лице спящего произошла заметная перемена. Глаза его
медленно раскрылись, зрачки закатились, кожа приобрела трупный оттенок, не
пергаментный, но скорее белый, как бумага, а пятна лихорадочного румянца,
до тех пор ясно обозначавшиеся на его щеках, мгновенно погасли. Я
употребляю это слово потому, что их внезапное исчезновение напомнило мне
именно свечу, которую задули. Одновременно его верхняя губа поднялась и
обнажила зубы, которые она прежде целиком закрывала; нижняя челюсть
отвалилась с отчетливым стуком, и в широко раскрывшемся рту показался
распухший и почерневший язык. Я полагаю, что среди нас не было никого, кто
бы впервые встретился тогда с ужасным зрелищем смерти; но так страшен был
в тот миг вид мистера Вальдемара, что все отпрянули от постели.
Здесь я чувствую, что достиг того места в моем повествовании, когда
любой читатель может решительно отказаться мне верить. Однако мое дело -
просто продолжать рассказ.
Теперь мистер Вальдемар не обнаруживал ни малейших признаков жизни;
сочтя его мертвым, мы уже собирались поручить его попечениям сиделки и
служителя, как вдруг язык его сильно задрожал. Это длилось несколько
минут. Затем из неподвижных разинутых челюстей послышался голос - такой,
что пытаться рассказать о нем было бы безумием. Есть, правда, два-три
эпитета, которые отчасти можно к нему применить. Я могу, например,