"Эдгар Аллан По. В смерти - жизнь" - читать интересную книгу автора

уверенно определил, сколько надо взять, исходя из всего количества, какое
у меня имелось. А потому комочек опиума, который я проглотил, причем
проглотил безо всякого страха, несомненно, оказался лишь малой частицей
всего куска, что был у меня в руках.
Замок, куда Педро решился проникнуть, взломав дверь, только бы мне,
раненному и измученному, не пришлось ночевать под открытым небом, был
мрачен и величав, - из тех неправдоподобных громад, что уже долгие века
смотрят на нас со склонов Апеннин столь же сурово, как со страниц,
рожденных воображением госпожи Рэдклиф. Судя по всему, покинут он был
совсем недавно и лишь на короткое время. Со дня на день мы ждали
возвращения его обитателей и ничуть не сомневались, что, узнав о постигшей
меня беде, они не поставят самовольное вторжение нам в вину. А пока, чтобы
вторжение это выглядело не столь дерзким, мы подыскали для себя прибежище
поменьше и поскромнее. Разместились мы в одной из боковых башенок.
Убранство здесь было богатое, но старинное и обветшалое. Стены увешаны
гобеленами и украшены разнообразными и многочисленными трофеями -
всевозможными доспехами и оружием - вперемежку со множеством весьма живо
написанных и очень современных картин в роскошных золоченых рамах. Картины
висели повсюду, даже в самых укромных уголках и нишах, каких по прихоти
зодчего здесь оказалось немало, и, может быть, оттого, что мысли мои
начинали путаться, картины эти пробудили во мне живейший интерес; а
потому, проглотив, как уже сказано, опиум, я велел Педро закрыть тяжелые
ставни (ведь давно стемнело), зажечь все свечи в высоком канделябре, что
стоял у изголовья моей постели, и во всю ширь распахнуть завесы балдахина
из черного бархата с тяжелой бахромой. Я распорядился так затем, чтобы,
если не сумею уснуть, можно было хотя бы попеременно предаваться
созерцанию картин и перелистывать найденную еще раньше на подушке
переплетенную тетрадку, в которой содержался рассказ об этих полотнах и их
описание.
Долго, долго я читал - и увлеченно, самозабвенно смотрел, и меж тем
чувствовал, как сладостный дурман украдкой проникает в мой мозг,
чувствовал, что это его чары прибавляют пышности и прихотливости роскошным
рамам.., прибавляют воздушной легкости краскам, сверкающим на холстах..,
прибавляют волнующей увлекательности тетрадке, которую я перелистывал. Я
сознавал, что многое мне просто чудится, и, однако же, от этого только еще
глубже наслаждался колдовским обманом. Незаметно летели часы, настала
глубокая , ночь. Мне не нравилось, как падает свет, и, не желая будить
задремавшего слугу, я с трудом дотянулся до канделябра и переставил его
так, чтобы он лучше освещал раскрытые страницы.
Следствие этого оказалось совершенно неожиданное. Свечи (в канделябре
их было много) озарили нишу, которую до той минуты скрывала густая тень,
отброшенная одним из столбиков, что поддерживали балдахин. И в ярком свете
я увидел картину, прежде не замеченную. То был портрет совсем юной, едва
расцветшей женщины. Я бросил на него беглый взгляд и поспешно закрыл
глаза. Сперва я и сам не понял, отчего так поступил. Но потом, лежа со
смеженными веками, начал мысленно искать причину, которая заставила меня
зажмуриться. Видно, то был невольный порыв, стремление выиграть время и
поразмыслить.., удостовериться, что зрение меня не обмануло.., успокоить и
обуздать воображение, чтобы затем посмотреть взглядом более твердым и
трезвым. Через несколько минут я снова пристально поглядел на картину.