"Эдгар Аллан По. В смерти - жизнь" - читать интересную книгу автора

Теперь я уже не мог и не хотел сомневаться, что глаза меня не
обманывают: ибо первый же отблеск свеч на холсте, казалось, рассеял
незаметно овладевшее мною дремотное оцепенение и разом, словно удар
гальванического тока, вернул мне остроту чувств. Предо мною, как я уже
сказал, был портрет юной женщины - голова и плечи, написанные, как это
называют художники, "виньеткой", наподобие излюбленных головок Сюлли.
Плечи, грудь, даже сияющий ореол волос как бы растворялись в смутной и в
то же время глубокой тени фона. Овальная золоченая рама причудливо
отделана филигранью. Сама живопись - выше всяких похвал. Очарованию этого
лица позавидовали бы гурии рая. Но не искусство художника и не бессмертная
красота его модели столь внезапно и глубоко меня потрясли. И отнюдь не в
том дело, что воображение мое, словно вдруг пробудясь от полусна, приняло
этот портрет за головку живой девушки. Я сразу понял, что и особенность
манеры художника, и самая рама должны были мигом рассеять подобное
обманчивое впечатление, вернее даже - не могли ни на миг его допустить.
Пожалуй, не один час, полусидя в постели, опершись на подушки, я
сосредоточенно раздумывал об этом, и взор мой неотрывно прикован был к
портрету. И наконец, уверясь, что разгадал секрет производимого им
впечатления, я откинулся на своем ложе. Как я понял, волшебство
заключалось в необычайном живом выражении, которым я был сперва изумлен, а
под конец и смущен, и подавлен, и испуган. У меня не стало более сил
видеть печаль, таившуюся в улыбке полураскрытых губ, и неподдельно яркий
блеск пугливо расширенных зрачков. В каком-то благоговейном ужасе поставил
я канделябр на прежнее место. Портрет, столь меня взволновавший, вновь
скрылся из виду, и я с нетерпением обратился к тетрадке, где
рассказывалось о картинах замка и их истории. Я отыскал номер, которым
обозначен был овальный портрет, и вот какую таинственную и необычайную
повесть я там прочитал:

"Она была девою редкостной красоты и столь же прелестна, сколь
исполнена веселья. И недобрым был тот час, когда увидела она и полюбила
художника и стала его женою. Он, пылкий, неутомимый и суровый, уже
обвенчан был со своим Искусством; она - дева редкостной красоты, столь же
прелестная, сколь исполненная веселья, вся - лучезарность и улыбка,
резвая, как молодая лань; ко всему на свете питала она любовь и нежность,
и ненавистна ей была лишь ее соперница - Живопись, ужасали ее лишь палитра
и кисти и иные злосчастные орудия, ради которых ее покидал возлюбленный.
Ужасно ей было слышать, как художник заговорил о своем желании написать
портрет даже с нее, молодой жены своей. Но она смиренно покорилась и
многие недели кротко сидела в высокой башне, в темной комнате, где лишь с
потолка сочился дневной свет, в лучах которого белел натянутый холст. Но
он, художник, упивался своей работой, что длилось час за часом, день за
днем. Пылкий, безрассудный, с переменчивым нравом, он порою впадал в
угрюмость или забывался, уносясь мыслью бог весть куда; он не желал
видеть, что в призрачном свете, едва проникавшем в одинокую башню, блекнет
цветущий румянец и тускнеет еще недавно искрившийся весельем взор его
молодой жены, которая таяла на глазах у всех, незаметно для него лишь
одного. Она же улыбалась, она все улыбалась и не молвила ни слова жалобы,
ибо видела, что прославленный художник в труде своем черпает жгучую,
всссожигающую радость и работает день и ночь не покладая рук, дабы